rus_turk

Самым же интересным для меня явился мусульманский город — своею оригинальностью или, собственно говоря, своим отличием от китайских городов, уж порядочно наскучивших мне своим однообразием. Здесь же все иное — и дома, и храмы, и кладбища, и люди с их типом и костюмами; поэтому я почти каждый день из проведенной в Хами недели ездил в таранчинский город и, бродя по его теперь почти пустым улицам, среди наводящих грусть развалин, немало сожалел о том, что мне не довелось увидать его в цветущую пору, когда жители его были богаты и жили в довольстве — жили, по словам одного здешнего старика, «все как короли».

23 августа

Сегодня наконец приезжаем в Хами. <…> Тронулись в путь, и теперь дорога шла не по битому, как щебень, камню и не по пескам, а лугами с густой и высокой травой; и воздух был иной, — в нем слышался запах, напомнивший мне наши поля; и теперь, с приближением к родине, всякое воспоминание о ней становилось еще отраднее…

Проехали верст десять, и в стороне показались развалины одного селения (Хуан-Лу-Ган), потом верст через пять другого (И-Ко-Шоу); и теперь и их приятно было видеть, хотя это были одни развалины; около них, однако, бродили лошади, скрытые по самый живот в густой траве; близь селений росли деревья (тополь, джигда, ива). Вероятно, обгорев во время общего пожара, они были срублены; но от срубленных стволов пошли молодые, роскошные зеленые побеги, полные свежести и сил… Жизнь опять творит, а люди со временем опять все уничтожат.

Совершив еще переезд в 28 верст под знойным солнцем все по той же безотрадной выжженной степи, мы приехали на пикет Толи. Солнце уже садилось, тем не менее отдавалось распоряжение ехать дальше, и только величина предстоявшей станции заставила остановиться здесь ночевать, чему я был искренно рад, потому что всякое селение представляет какой-нибудь свой интерес. Я тотчас пошел бродить по селу. Однако при слове «селение», «село» читатель не должен представлять себе что-нибудь похожее даже на нашу деревню, в которой все-таки есть улица, где-нибудь торчит ракита, куст, зеленеет трава… Ничего подобного здесь не встречается глазу. Путник увидит здесь вот что. По чистой, несколько волнующейся степи просто разбросаны в беспорядке до тридцати или более юрт — то близко, то далеко одна от другой, — вот это и есть селение. Ни одного домика, ни двора, обнесенного оградой, ни огорода здесь вы не встретите; между юртами, в них и вокруг них, толчется население и бродит принадлежащей ему скот. Земля выбита, утоптана ногами и усыпана всяким сором. Зелени нигде ни пятнышка. Но тут, в Толи, несколько в стороне от юрт, стоит ламский монастырь. Однако что за странность! Селение довольно велико, людей должно бы быть много, а мы приехали и толпы любопытных нет — куда же девались обитатели? Это необыкновенное явление скоро объяснилось: мы узнали, что вчера приехал сюда из Тибета новый гыгэн или хутукта, и ламы, составляющее большинство населения Толи, находились при нем или по обязанности, или из благоговения, а пожалуй, просто из любопытства, как перед всякой новинкой.

Проехав от этого места верст пятнадцать, мы наконец увидали перед собою город, расположенный на обширной плоской долине, окруженной горами. Навстречу стали попадаться монголы и монголки, ехавшие верхом, или в телегах, запряженных волами, или пешеходы — все бедный, оборванный люд, с загорелыми лицами, блестевшими от выжатого горячим солнцем жира. Несмотря на палящий зной, многие ехали совсем без шапок; на других же был смешной головной убор, сделанный из длинношерстого бараньего меха, выкрашенного в оранжево-желтый цвет и представляющий нечто вроде сияния. Встречавшиеся относились ко мне равнодушно, из чего я заключил, что для них человек в европейском платье — вещь обыкновенная.

Затем я вступил на площадь, застроенную маленькими одноцветными глиняными домиками или, лучше сказать, мазанками. Это и есть город Урга, в котором только в одном месте возвышались блестящие золотые крыши причудливых форм, окруженные странными фигурами символического значения; неподалеку находилась другая, куполообразная крыша, по-видимому — храма, да еще верхушка как бы огромной юрты; множество маленьких флагов и воткнутых сосновых ветвей, еще зеленых или уже покрасневших, украшали эти здания. Последние были: дворец Хутукты, — духовного лица, в котором олицетворяется божество; кумирня бога Ма́йдар и монгольское ламское училище… Так вот какова Урга! Как ни мало я ожидал от нее, все-таки ожидал большего, более представительного и интересного.

Наши пять экипажей въехали на просторный двор и остановились у крыльца дома кяхтинского купца Н. К. Соколова, который любезно предложил его к нашим услугам на время остановки в Кяхте. — Дом двухэтажный, просторный и благоустроенный. Тотчас разместились мы с нашими вещами по разным комнатам и намеревались приступить к одному из больших наслаждений в дороге — умыванию и переодеванию, чтоб потом идти скорее, за китайскую границу, знакомиться с май-май-чэнскими сынами Поднебесной империи; но не успели снять сюртуков, как в комнату, в которой я поместился с Матусовским, они сами вошли к нам в числе четырех. Подойдя к нам и приветствуя нас по-русски, они подали по очереди руку так обыкновенно и просто, как будто мы были их старыми приятелями и как будто они являлись к нам уже в сотый раз. Тотчас мы почувствовали сильный запах чесноку и опийного дыма; тем не менее, я очень обрадовался их посещению, потому что мне хотелось скорее увидать этих представителей интересного народа, и я принялся рассматривать их самих, их платье и обувь, даже с большею бесцеремонностью, чем они поступали с нами, потому что для них русские люди уже не были диковиной.

Началась беседа на русском языке, который здешние китайцы знают почти все, но этот язык до такой степени не похож на наш, что ему справедливо дали особое название «кяхтинского языка»: как только разговор перешел за пределы приветствий и самых обыкновенных фраз, так продолжение его оказалось невозможным, — требовался посредник, переводчик, чтоб продолжать беседу. Таким переводчиком служит обыкновенно кто-нибудь из русских, кяхтинских жителей. Вот для примера несколько образцов этого неприятного наречия, которым, к сожалению, говорят с китайцами все кяхтинцы.

…Успешное окончание разграничения особенно не понравилось местному пограничному начальству, потому что являлось перед ним лучшим свидетельством полной несостоятельности заявления пограничного начальства о мятежах и волнениях в сопредельных китайских владениях, могущих затруднить постановку государственной границы и приведение в исполнение 4 ст. Пекинского трактата. Несмотря на все заверения о беспорядках и неурядицах на западных пределах Китая, я с горстью казаков беспрепятственно прошел по всем этим приграничным местностям наших и сопредельных китайских владений, не встретив нигде даже малейшей попытки или покушений на нападение со стороны мятежных скопищ китайских инородцев.

Между тем мятежные инородцы, известные под именем кызыл-аяков, отважились напасть на Зайсанский пост, защищаемый сильным отрядом, и, к великому прискорбию, разграбили на наших глазах аулы подвластных нам киргиз, причем передовые защитники поста, сибирские казаки, понесли значительный урон, который, по моему крайнему разумению, ничем не может быть оправдан, как об этом будет подробно объяснено ниже.

По возвращении с китайской границы я поспешил закончить проект организации управления киргизами вновь присоединенного к владениям России Зайсанского края. Прежде всего было необходимо упрочить нашу власть во вновь присоединенном крае, распространить в нем русскую народность и развить материальное благосостояние в среде туземного кочевого населения. Для осуществления этой цели и исходя из того основания, что русский народ должен находиться на окраинах государства и, наконец, ввиду тогдашнего тревожного положения дел в сопредельных провинциях Западного Китая, необходимо было также оградить пограничный край от враждебных покушений со стороны китайских инородцев и для этого озаботиться выбором близ границы такого опорного пункта, который мог бы служить средоточием всего управления Зайсанским краем и сборным местом для войск, охраняющих границу, а также и основанием русского заселения на этой окраине империи.

Припоминая приведенную выше беседу мою с инженерным офицером, я пришел к убеждению, что необходимо предварительно собрать от туземного населения самые подробные сведения о приграничных местностях Зайсанской равнины, более удобных для заселения. Дело это приходилось держать в строжайшей тайне, чтобы не встревожить преждевременными слухами пограничных киргиз, которые вообще недоверчиво относятся к русской колонизации, вследствие которой им приходится уступать лучшие свои земли под наши поселения. Это обстоятельство заставило меня обратиться за советом к ташкентцу Букашу, жившему в то время вблизи Аркатского пикета на пути из Семипалатинска в Сергиополь. Проезжая во время чугучакских переговоров ежегодно несколько раз по этому пути, я часто встречался на Аркате с Букашем и подолгу беседовал с ним. Букаш превосходно знал местность пограничного края на западных пределах Китая, часто бывал в Чугучаке и Кульдже, а также и в Кашгаре вместе с Валихановым. Это был человек вполне надежный и преданный нашему правительству. Я вызвал Букаша в Семипалатинск, где он имел собственный дом. Вскоре по его приезде я имел с ним свидание, во время которого между прочим разговором я коснулся занимающего меня вопроса о том, какая местность Зайсанского края оказывается наиболее удобною для колонизации. Букаш обещал рекомендовать мне одного торгующего татарина, приезжавшего ежегодно по своим торговым делам в кочевья киргиз этого края и превосходно знающего пограничную местность. Ввиду упомянутой выше необходимости держать это дело в тайне, я приезжал к Букашу инкогнито поздно ночью и успел добыть от ожидавшего меня у Букаша татарина нужные сведения. Щедро вознаградив татарина, я в то же время пригрозил ему ни под каким видом не разглашать о наших свиданиях и собеседованиях в доме Букаша, под опасением строжайшей ответственности. Все это, как оказалось впоследствии, было в точности исполнено.

Е. П. Ковалевский принадлежит к числу замечательных русских деятелей, ознаменовавших себя важными заслугами как на ученом, так и на административном поприщах. Изданием описаний предпринятых им путешествий во внутреннюю Африку, Черногорию и Китай он приобрел почетную известность талантливого писателя и знатока Востока. В 1847 г., по приглашению египетского вице-короля Мехмеда-Али, Е. П. Ковалевский, для исследования золотых россыпей, совершил экспедицию в Нубию, где доходил до местности Фатцогло на Голубом Ниле. В 1849 году, сопровождая членов нашей духовной миссии в Пекин, Е. П. Ковалевский содействовал своим влиянием, чтобы миссия следовала в Пекин в пределах Монголии по купеческому тракту, несравненно более удобному для переезда сравнительно с прежней дорогой через Аргалинские пески, по которым умышленно водили нашу миссию китайские чиновники, и притом каждый раз по разным направлениям, с целью ввести нас в заблуждение о прямом и кратчайшем пути, ведущем в Пекин через Монголию. В 1851 г. Е. П. Ковалевский заключил в Кульдже с уполномоченными китайского правительства известный Кульджинский трактат, по которому были открыты для русской торговли города Западного Китая Чугучак и Кульджа и учреждались в этих городах русские консульства. Удачным заключением этого трактата Е. П. Ковалевский как бы указал на неотложную необходимость прочная занятия нами Заилийского края и водворения в среде киргиз Большой и Дикокаменной орды надлежащего порядка и спокойствия, которые могли бы обеспечить беспрепятственное следование торговых караванов в пределы Западного Китая через земли, занятый сими киргизами. С этой точки зрения, Кульджинский трактат имеет важное значение не только в торговом, но и в политическом отношении, послужив энергическим побуждением к продолжению наступательного движения вглубь Средней Азии, начатого генералом князем Горчаковым, который был первым из генерал-губернаторов Западной Сибири, положившим начало к занятию нами Заилийского края и сообщившим правительству и ученому миру первые сведения об этой отдельной окраине нашего отечества. В 1853 г. Е. П. Ковалевский был командирован в Молдавию и Валахию, а в 1856 году получил назначение на важный и ответственный пост директора Азиатского департамента. Мысль о посылке нашего агента в Кашгар и о необходимости образовать именно в Ташкенте военно-административный центр для управления Туркестанским краем принадлежит также Е. П. Ковалевскому.

Егор Петрович принял меня, как уже знакомого ему, весьма радушно и очень много и подробно расспрашивал о китайской границе и о происходивших переговорах с китайцами в Чугучаке. Все его замечания и указания по китайским делам отличались верностью взгляда и были приняты мною с чувством глубокой признательности. Затем наша беседа оживилась воспоминаниями прошедшего и коснулась, между прочим, посылки нашего агента в Кашгар, для чего был избран Г. X. Гасфордом молодой офицер из киргиз Чокан Валиханов.

Здесь я должен сделать небольшой перерыв и сказать несколько слов о командировании Валиханова в Кашгар.

«Силь» — по местному определению — проливной дождь; силевые потоки — потоки скопившейся воды от проливного дождя, выпадающего в горах.

Силевые потоки имеют особо разрушительное действие на протяжении линии от Красноводска до Душака (700 верст) по следующим причинам: близость моря, высокая температура воздуха, продолжительность лета и отсутствие дождей способствуют скоплению водяных паров в атмосфере; облака, образующиеся от этих паров, задерживаются высотами гор Копет-Дага, скопляются, и в мае, июне, июле, a изредка и в августе из них выпадают сильные ливни, причем часто ливни эти захватывают полосы вплоть до линии дороги. От этих ливней образуются силевые потоки, которые в горах текут по ущельям и долинам, а затем выливаются в предгорье.

Первое, что меня несколько озадачило по приезде в Омск, — это иноплеменный состав высших начальствующих лиц: все они по происхождению принадлежали к иностранным народностям, и большинство были иноверцы. ( ...Collapse )

Словом сказать, не было ни одного человека с русской фамилией. Таким образом, по приезде в Омск я сразу попал в какую-то немецкую колонию. Для меня, как вновь приехавшего, так сказать, свежего человека, более всего казалось странным, что здесь, на этой далекой окраине Русского государства, носителями русского знамени и представителями русских государственных начал и русской народности — были немцы и поляки.

Невольно припоминается при этом следующая известная песня: «Чем я Запад огорчила? — петь приходится Руси. — Али тем, что так любила, что и Боже упаси! Родилась я с добрым сердцем, вот в чем горе все мое; у меня ли всяким шмерцам нераздольное житье? О германцах уж ни слова: им все льготы и почет; им рожна еще какого на Руси недостает? Денег им я сыплю груду, на награды не скуплюсь, и куда ни глянь, повсюду или немец, иль кракус».

По прочтении заключений по намеченным в проекте программы вопросам Уездных Комитетов, лесной ревизор Э. О. Баум, по званию председателя Семиреченского общества сельского хозяйства, с разрешения исправляющего должность военного губернатора доложил Комитету ответы на предложенные в программе вопросы, выработанные местным сельскохозяйственным обществом. <…>

Относительно прав водопользования и порядка распределения воды Семиреченская область находится в самом плачевном состоянии. По закону водами, так же как и землями, население должно пользоваться по обычаям. Население области самое разнообразное и разнохарактерное, и притом для области не коренное, а пришлое. Коренное же было уничтожено кровопролитными войнами XVIII столетия. Киргизы (по своей природе исключительно скотоводы) пришли сюда в XVIII веке с севера и востока, принеся с собою обычаи и права своей родины, где искусственное орошение совершенно было неизвестно и где они никогда земледелием не занимались, и только впервые принялись за него в Семиречье, заимствовавши приемы и обычаи от прежде населявших область монгольских племен, а также от сартов соседнего Туркестана. Русские переселенцы — казаки и крестьяне — стали водворяться в области с пятидесятых годов XIX века, являясь в нее или из внутренних губерний Европейской России, или Сибири, где искусственное орошение земель тоже совершенно неизвестно. Последние колонизаторы области выходцы из Китая — дунгане и таранчи — принесли с собою и обычаи пользования водою, выработанные в этой стране, где искусственное орошение очень развито.

Между тем часто можно видеть, что водою какой-нибудь речки или арыка пользуются одновременно и киргизы, и дунгане, и таранчи, и русские, причем все их самые разнообразные обычаи сталкиваются, в пользовании водою царит полнейший произвол, постоянные ссоры и насилия. Правда, для раздела воды большинства рек между отдельными обществами существуют особые постановления поземельных комиссий, отводивших наделы этим обществам, но так как во всех почти разделах участвуют непременно киргизские волости, число обрабатываемых десятин в которых никому не известно, то и постановления комиссий, не содержащие в себе главного основания раздела — числа орошаемых десятин, на практике вызывали недоразумения. Как не существует в области строго определенного порядка в пользовании водой, так не существует порядка в содержании и исправности арыков, почему часто арыки совершенно не очищаются и не исправляются, а предоставляются самим себе.

Татары, переселившиеся сюда из Вятской и Казанской и Тюменского уезда Тобольской губернии, и ташкентцы в промышленности и особенно торговле предприимчивы, деятельны, трудолюбивы и зажиточны. Домы их составляют лучшую часть города. Сами ташкентцы и татары и жены их телосложения крепкого, в одежде щеголеваты, и лица по большей части у них красивые. Особенно хороши многие из татарок казанских и тюменских. Вот их тип: лицо нежное, белое, в праздники или на гуляньях и в гостях набеленное и нарумяненное, черты правильны, глаза черные, волосы темные, вид веселый. Есть между ними очаровательные физиономии; татарки по своим обычаям должны закрывать лицо, и потому они во время выхода из дому покрывают голову большим платком или накрываются с головы халатом, скрывая лицо, очаровательно округленный стан, и выглядывая из-под покрова одним глазом. Но случается, что иногда вырывается ветром из руки халат или платок, или по некоторой неосторожности сваливается с лица покрывало. Но такие случаи бывают большей частию с молоденькими и красивыми татарками; пожилые и не столь красивые бывают в этом случае осторожнее, они крепко держат покрывало и его не может сорвать ветер. Татары и татарки большей частию живого и веселого характера. Татарки летом любят прогуливаться за городом. Часу с 10-го утра они, нарядившись в хорошее платье, отправляются в нескольких тарантасах или на телегах с самоварами, конфектами и приготовленными кушаньями в лесистые места около города или на поросшие лесом острова и пробывают там целый день, наслаждаясь природой. Но во время этих прогулок они нимало не грешат против нравственности. Вообще о татарах должно сказать, что супружеская верность выше у женщин, чем у мужчин.

Город Семипалатинск и область, по имени его названная, находятся на землях, принадлежавших до русского здесь водворения чжуньгарам (калмыкам). Чжуньгарское ханство существовало в соседстве Южной Сибири в XVII и XVIII веке более полутора столетий. Обширная страна, занимаемая чжуньгарами, имела пределами к северу Южную Сибирь, к востоку владения Джасакту-хана монгольско-калкасского, к западу пространные степи хайсаков (киргиз-кайсаков), к югу Малую Бухарию и Турфань. Чжуньгарское ханство разделялось на несколько особых княжеств и областей, управляемых тайшами, ноёнами и зайсанами.

Главное местопребывание чжуньгарского хана было на реке Или (в Заилийском крае). Кочевья его подданных находились как в области Илийской, так и в Урамци, Яре, Дчулдусе, Манасе, Баиньтае и других местах. Земли там были привольны для скотоводства, горы и долины покрыты верблюдами, лошадьми, баранами и рогатым скотом. Чжуньгары были народ многочисленный, вели войны с разными народами и даже Китаем [Перевод китайской книги «Сю юй вынь дзян лу. Записка о землях, лежащих близь западной границы Китая».] и наводили ужас на русские сибирские поселения.

По завоевании русскими Северной Сибири, Южная до половины [прошлого столетия] или, вернее, до 1757 года принадлежала Чжуньгарии. Там же на степях кочевали киргиз-кайсаки, а в нынешних Томском и Кузнецком округах князцы татарские, подвластные чжуньгарам. Они с своими улусами и киргиз-кайсаками грабили русские города и селения, убивали жителей и уводили в плен. Заботливое русское правительство, в отвращение сего, старалось оберегать русские поселения от таких злодейских набегов устройством крепостей. К этому представился следующий случай.

Нигде бессистемность, беспутность русской азиатской политики не сказалась так резко, как в Оренбурге. Это легко поймет всякий при одном наименовании оренбургских генерал-губернаторов за последние 25—30 лет и из коротеньких заметок об их управлениях.

В начале этих заметок мы упомянули вскользь, что заглянем à propos на Кавказ. Пожалуй, заглянем. Но тут нет возможности не только с достаточною подробностью охватить 60-летний обман, которым морочили и разоряли русскую землю, но даже и пятую часть этого обмана, т. е. последние 10—12 лет пред замирением края.

[Только что мы отпечатали двойной лист «Колокола», которым заключили первое десятилетие его, как получили чрезвычайно занимательные и бойкие «Примечания к будущей истории наших завоеваний в Азии». Без сомнения, мы не отвечаем за оценку лиц, это остается на совести писавшего, но все изложение носит в себе печать истины и наблюдательности. Благо есть место, и мы прибавили несколько строк. Если мы снова получим статью такого интереса, как «Примечание», мы издадим второй прибавочный лист. — Изд.]

Об завоеваниях русских в Азии много говорят за границей (правда, вздору), но очень немного в России. Там ход нашей азиатской политики малоизвестен, да и самая политика не возбуждает к себе внимания ни новизною — потому что служит простым продолжением системы Ермака и Хабарова, ни важностью результатов, хоть «Русский инвалид» и Крыжановский распинаются за последнее. Таким образом, любопытные факты, с которых впоследствии будет начинаться история многих стран, легко могут прийти в забвение, а это было бы жаль. Хорошо бы сделал кто-нибудь, написав историю русского движения в Азии хоть с 1843 года. Но правительство едва ли позволит это… разве такому сладкоглаголивому чиновнику, как Петр де Семенов, нынешний «начальник географии» и директор статистического комитета, который почти ничего не пишет, кроме лести сильным мира сего, своим приятелям и себе самому… Правительство так секретничает с азиатскими делами, что даже Кульджинский трактат 1851 г., с Китаем, обнародован только в 1861 г., хотя это не более как договор о торговле. Попробуем же обнародовать хоть несколько «примечаний» для будущего историка, совершенно отрывочных, но, смеем уверить, вполне достоверных. — A propos, заглянем и на Кавказ, т. е. тоже в русскую Азию.

Черняев прямо сказал адъютанту Крыжановского, пришедшему пригласить его к генерал-губернатору в Ташкенте: «Зачем я пойду? что скажет он путного? Он такой же губернатор, как я; да я еще хан*, так унижаться мне перед ним не следует». — И пошел не в мундире, а в кителе.

* Любопытна комедия, по случаю которой Черняев был ханом. Правительство, боясь англичан, не сразу присоединило Ташкент, взятый приступом. Оно объявило его самостоятельным ханством; но ташкентские старшины выбрали в ханы русского генерала Черняева, который, след., одно время de jure был равен не только Крыжановскому, но Карлу Румынскому, паше египетскому и разным царькам, стоящим по табели о рангах выше генерал-губернаторов.