rus_turk (rus_turk) wrote,
rus_turk
rus_turk

Categories:
  • Location:

На верблюдах. 10 (окончание)

Н. Уралов. На верблюдах. Воспоминания из жизни в Средней Азии. — СПб., 1897. Предыдущие части: [1], [2], [3], [4], [5], [6], [7], [8], [9].

Еще о киргизах

[…] На переезде от сопки Кыз-Имчик мы встретили огромное стадо диких коз (джейраны), которые, выскочив из-за холма, вдруг наткнулись на наш караван и, на минуту ошалев, кинулись врассыпную. На беду, ни у кого из нас не было наготове ружей, а пока мы доставали их, джейраны умчались уже далеко.

Вскоре нам стали попадаться аулы, состоящие иногда из пяти-шести юрт, а иногда число последних доходило до 30 и более. […]

Мы остановились в ауле Аннау, расположенном возле шихана того же имени. Пока сотоварищи мои хлопотали около верблюдов, развьючивали их и затем знакомились с хозяевами, я наводил справки относительно существования диких козлов. Встреча последних не столько пробудила во мне аппетит, сколько раздразнила охотничьи инстинкты. Справки, однако, были малоутешительны, ибо оказалось, что джейраны чрезвычайно осторожны и не подпускают даже на выстрел из винтовки. Зато киргизы утешили меня сообщением, что в камышах реки Эмбы водится множество донгузов [донгуз — значит кабан]. В этот день идти на кабанов было поздно, да и раздражающий запах варившегося козленка, которого гостеприимные хозяева уже уснули заколоть, давал мне понять, что пока можно обойтись и без охоты.

По понятиям киргизов (да и вообще всех мусульман), употреблять в пищу свиней — величайший грех, и поэтому они никогда не решатся убить «донгуза», даже если бы стада последних и причиняли вред кочевникам. А так как еще при этом охота на кабанов не всегда и безопасна, то станет понятным, почему узкоглазые сыны степей столь энергично уклонялись от моих предложений отправиться на охоту вместе или, по крайней мере, указать мне, в каком именно месте бесконечно тянувшихся побережных камышей водятся кабаны.

— А вы им, того-этого, как его, знаете, Николай Иваныч, посулите денег, — так небось согласятся, знаете! — предложил Тележников, который вообще глубоко и непоколебимо верил в силу рубля.

Я, однако, воззрений его не разделял; а потому и не рискнул обижать честных аульцев. Хорошо и сделал, так как, по словам Кебекова, «смерть от кабана даже самого благочестивого мусульманина делает недши, т. е. отправляет на тот свет нечистым, и даже 500-летнее горение в чистилищном огне не можете очистить его от этой скверны». После таких убеждений, всосанных с молоком матери, соваться с предложением «рубля» было, по меньшей мере, не тактично.

Старик Аннау оказался также весьма гостеприимным хозяином, хотя, как я узнал после, любезность его происходила главным образом от коммерческих видов, а именно: имея громадный запас джебаги [«джебагой» называется скатанная баранья шерсть], он давно поджидал какой-нибудь караван, чтобы променять свой товар на мануфактуру бухарского производства, вполне резонно рассчитывая, что таковая должна быть у каждого караванбаша. Правда, на этот раз расчеты старого кочевника не оправдались, но зато и караван наш был совершенно исключительный. […]

Сильно разочарованный остался бабай Аннау, когда, караван наш двинулся в путь, не оставив у него, по неимению, ни одного из предметов, кои он, очевидно, рассчитывал выменять на заготовленную джебагу.

— Теперь, старая собака, ругать нас целую неделю будет! — промолвил Левашев, усиленно насасывая свою обгорелую люльку.

— Этого-того, как его… напрасно, знаете, мне ранее не сказали, господин Левашев, что дорогой так выгодно можно заняться комерцыей, знаете! Я бы того, как его, халатиков десятка три-четыре захватил с собой.

— Да ведь вы, Семен Никитич, говорили, что не при деньгах, а 40 халатов составляют куш порядочный.

Но Семен Никитич не счел нужным ответить на мою шпильку, а только что-то заворчал про себя, делая выкладки на пальцах, — барыши, должно быть, подсчитывал, какие могли бы ему достаться.

Иван-бай, по-видимому, сильно рассердился на «господина» и так грозно посматривал на мизерную фигуру Тележникова, что я невольно расхохотался, представляя себе картину, если б могучий кулак Левашева опустился на неудачного коммерсанта.

— Зачем у нас нет той быстрой предприимчивости, которой обладают североамериканцы или англичане?! — вдруг задал вопрос Яков Николаевич, ни к кому, в сущности, не обращаясь.

Меня это восклицание удивило, и я спросил, чем оно было вызвано.

— Помилуйте, да разве стали бы таскаться на верблюдах англичане или американцы, обладая такой рекой, как Сыр? Разве стали бы они беспощадно убивать и время, и здоровье, и деньги, когда переезд водою несравненно дешевле караванных странствований?

— Позвольте, а вы забыли, Яков Николаевич? про мели на Сыр и Джамандарье? [В 16 верстах ниже форта Перовского отделяется от Сыра приток Караузяк, который верст через сто снова впадет в Сыр, образуя между началом и устьем Джамандарью (т. е. дурную реку), отличающуюся мелководьем]. Ведь существуют же у нас Аральские пароходы, а какой от них толк?

— Стара песня! Можно завести пароходы более сильные, которые могли бы преодолевать быстроту течения в Караузяке.

— Но ведь очистить от камыша Караузяк — дело гигантских работ и, кроме того, требует громадных затрат, не говоря уже о гидротехнической стороне.

— Э, батюшка, все это ерунда! Развитие пароходства по Сыру заключается вовсе не в принципе невозможности или трудности осуществления этой идеи, а все в той же медленности в преследовании полезных целей, которую я и называю непредприимчивостью и от которой тормозится у нас всякое предприятие. Поезжайте на Волгу, на восток России, там более чем где-нибудь вы с каждым шагом станете убеждаться в том, что земля наша велика и обильна, но что много трудов, много работ нужно, чтобы оживить ее и призвать к производительности все те громадные пространства, которые там раздольно расстилаются пред глазами… Э, да что тут!.. — Яков Николаевич махнул рукой и замолчал.

— Знаете, Яков Николаевич, вы сейчас обмолвились, и мне очень приятно было слышать эти: наши, у нас и проч. Значит, в вас сохранился русский дух, который по мере приближения к России все ярче и ярче вспыхивает. Дай-то Бог! А то что, в самом деле, за отречение?! Ну, мало ли что было, про то надо забыть, и смотреть как на неприятное сновидение…

— А это что?! — сказал Зубарев, указывая на свою киргизочку, и тяжко вздохнул.


На свадьбе

Еще два-три перехода, и мы будем у цели нашего путешествия.

Как надоели пески, эта гладкая, словно скатерть, степь с своим однообразно унылым видом, эти солончаки с тонкой глинистой почвой и это пекущее с утра до вечера солнце!!!

А хуже всего отравляло путешествие отсутствие пищевого довольствия. Сухари опротивели, баранина, дурно сваренная, часто без соли [киргизы редко употребляют соль; говорят, что это отлично сохраняет зрение, но насколько такое предположение основательно, судить не решаюсь, хотя должен заметить, что зрение у киргиз поразительно хорошее], без приправ, пресная, словно трава, кумыс подозрительной чистоты, — все это довольно чувствительно отражалось и на здоровье, и на состоянии духа. Ко всему этому надо прибавить и одуряющее раскачивание на «кораблях пустыни». Со мной даже сделалось что-то вроде морской болезни. Еще немного — и пришлось бы окончательно слечь, но, к моему счастию, утомительное путешествие приходило к концу. […]

От Мугоджарских гор и почти вплоть до самого г. Орска дорога может развлекать глаз путешественника живописными видами. Толстый карагач, стройный тал, джидда и другие деревья густо разрослись в этом уютном уголке степи и образовали маленькие ласочки. Среди этой роскошной зелени, чуть заметно чернеются киргизские юрты, словно гигантские круглые шапки.

Во время одного перехода к нам подъехало несколько человек киргизов и стало упрашивать Кебекова свернуть с дороги, чтобы остановиться лагерем близ их аула; оказалось, что они приглашали всех нас принять участие в свадьбе, назначенной в этот же день. Мы, разумеется, с удовольствием приняли приглашение и отправились на той, который устраивал отец невесты.

К сожалению, мы опоздали к самому процессу свадьбы и попали уже прямо на брачный пир.


Киргизская невеста

Нас встретила сама «молодая» со своим женихом. Это была полная, высокая дева, одетая в какой-то невообразимо пестрый наряд. Бойко смотрели ее большие черные глаза, обрамленные дугообразными бровями. Лицо невесты можно было бы назвать красивым, если б не сильно выдавшиеся скулы. Без всякой застенчивости подошла она к нам и, протянувши руку, весело проговорила: «Аман, тюра!» При этом хитрая улыбка раскрыла ее мясистые сладострастные губы и выставила напоказ два ряда ровных, ослепительной белизны, зубов. Под стать был и жених, стройный и оригинально-красивый молодец лет двадцати двух. Глаза его блестели неподдельным счастьем; здоровый румянец пробивался сквозь загар красивого лица, мало напоминавшего своими формами монгольский тип.

— Ассаламалейкюм! — приветствовал он нас и также протянул руку.

— Аман!.. Калай турасыз?

— Джаксы, алларезаусым!.. саламат сызма? [Приблизительный перевод: Здравствуйте, как поживаете? — Хорошо, благодарю вас].

— Пажалста, тамыр, будишь гостю! — приветливо приглашал нас молодой, отчаянно коверкая русский язык.

— Спасибо, спасибо, приятель!.. с удовольствием гостями будем.

Прямым столбом высоко взвивался то черный, то белый дым из тюндюка юрты и исчезал в безоблачно-голубом небе; вокруг этой юрты толпились кочевники и довольно неравнодушно заглядывали во внутренность, где готовились брачные кушанья. Этот процесс, очевидно, более интересовал гостей, нежели церемония свадьбы, которая, кстати сказать, крайне несложна у киргизов.

— Ишь, собака, знаете, какую, того-этого, подцепил хозяйку-то важнецкую… — проворчал Тележников, с вожделением поглядывая своими рачьими глазами на молодуху.

— А вам завидно? — задал вопрос Яков Николаевич, но так и не дождался ответа. Семен Никитич только шумно вздохнул и по своему обыкновению начал что-то ворчать про себя.

Между тем, из толпы выступил почтенной наружности старец (отец невесты) и важно произнес:

— Будьте у нас гостями, делайте, что хотите, и просите, чего желаете! Сейчас у нас начнется байга — сделайте ей честь своим участием или присутствием.

С этими словами нас поставили на самом видном месте, около поместились наиболее сановитые личности аула, а за ними старики, женщины и пешие киргизы; конные же составили перед нами полукруг, ожидая знака для начала состязания. Вскоре был зарезан молодой баран, у которого тотчас же отрубили голову, а тушу подали приветствовавшему нас старику; старик, в свою очередь, поднес обезглавленного барана ко мне и сказал:

— Бросай!

Я не понимал, в чем дело.

— Это вам особый почет делают, Николай Иваныч, — объяснил Зубарев, — бросьте перед собой барана в самую турбу (толпу), и увидите, что будет.

Я последовал совету.

Мгновенно все всадники ринулись с места к брошенному барану; лошади и всадники смешались в одну кучу, в которой трудно было разглядеть что-нибудь; дикие возгласы, брань, топот копыт, щелканье ногаек — имели что-то сверхъестественное и совсем оглушили меня. Свалка все более и более усиливалась, но вот из облака пыли, на маленькой сивой лошадке, вырвался один всадник и понесся по степи; у его седла, под правым коленом, висел баран. За ним, словно свора борзых, с криком помчалась вся толпа. Всадник, однако, уехал не далеко: с обеих сторон к нему подскакали два других всадника и у них началось состязание в силе и ловкости.

Между тем как боролись эти трое, подоспели и остальные, и свалка возобновилась еще с большим ожесточением.

Но вот один киргиз разом отделился от прочих; его гнедой аргамак легко удалялся от преследователей. Далеко занося тонкие, словно выточенные ноги, гордо подняв красивую, благородную голову и широко расширив красные ноздри, несся легкий скакун; волнистая грива развевалась по ветру, а пушистый длинный хвост заметал след; конь едва касался земли, как будто невидимая сила поддерживала его в воздухе.

Нетерпение всадника усиливалось по мере приближения к цели. Всем телом подавшись вперед, почти стоя на плоских стременах, сдерживая дыхание, он пристально смотрел в ту сторону, где происходила борьба, и только изредка пощелкивал языком, чтобы подогнать своего бойкого карабаира; ногайка без употребления висела на луке седла: к ней прибегать было излишне, так как благородное животное добросовестно исполняло свою обязанность. В несколько секунд молодой киргиз очутился в середине толпы.

Растолкать, перегнать всех, отнять барана, совсем почти разорванного, и оставить далеко позади себя всех соперников — было делом шуточным для ловкого джигита. Преодолев все препятствия и проскакав определенный круг, он бросил барана к ногам судей, а сам, окинув торжествующим взглядом присутствующих, гордо подбоченился и терпеливо начал ожидать отзыва судей…

После этого были зарезаны еще несколько баранов и брошены на арену байги; когда состязавшиеся порядком поутомились, все двинулись к аулу, чтобы принять участие в угощении, приготовленном отцом невесты.

Кушанья киргизов, как мною замечено уже ранее, не отличаются разнообразием, а все внимание обращается лишь на обилие. Поэтому я не буду описывать их, чтобы не повторяться.

Не без удовольствия я прослушал песни, которые, далеко раздаваясь по широкой степи, невольно проникали в душу. Я до такой степени замечтался под влиянием диких напевов, что не заметил, как наступили сумерки.

Поблагодарив за гостеприимство и дружбу новых своих знакомых, я отправился к каравану, чтобы на утро по возможности раньше тронуться в путь.


В Орске

Проезжая Губерлинскими горами, каменистые гряды которых (сажен до 80-ти вышиной) начинаются станции за три до Орска, мне еще раз пришлось убедиться, что Россия могла бы извлечь громадные выгоды из благодатного азиатского края — этого баснословного эльдорадо — если б Ташкент был соединен с Оренбургом железной дорогой и… если б было побольше энергии [когда был писан мною этот правдивый очерк, я далек был от мысли, что в недалеком будущем мечты мои осуществятся и сеть железных дорог покроет Туркестан во всех его направлениях].

— Вот тут железная руда есть! — сказал Левашев, указывая вправо от дороги.

— Железная руда? где железная руда? — воскликнул Яков Николаевич, пробужденный этой новостью от дорожной дремоты.

— Да вот там, в той горе, что стоит поодаль от соседних.

— Что ж, разрабатывают руду? добывают железо?

— Кому разрабатывать, знамо, нет…

— Вот-вот; не правду я говорил? — обратился ко мне Зубарев, — нет сомнения, что тут всюду много богатств. Помилуйте, меловые, известковые, гранитные, яшмовые и другие породы, разного рода лес, ключи, — и никого, никого, кто мог бы оживить эти пустыни!

В самом деле, странно, почему оренбургские казаки, как местные жители, не разрывают гранитных скал на материал для устройства своих жилищ, подобно финляндцам, у которых почти всюду встретите постройки из рваного камня. Ведь вышли бы отличные домики, не чета тем мазанкам и деревянным избушкам, что теперь нагромождены в станицах.

Известь под рукой — ее целые горы, только разрабатывай. И нельзя было не согласиться с Зубаревым, что большую роль играет славянская лень вообще и непредприимчивость в особенности.

Казаки иногда довольно порядочную известковую гору отдают какому-нибудь мелкому промышленнику рублей а пять в год. Спросите их: отчего же они сами не строят каменных домов? Скажут вам: этого-де, мол, не заведено, да и мастеров таких нету; изба у нас завсегда строится из лесу, и тому подобный вздор. А между тем и каменные горы подле, и известь тут же. Должно быть, некому объяснить им этих выгод.

Близок, близок конец пути! Мы уже слышали русские приветствия, и при звуке родного языка быстро испарялись все дорожные неприятности и беспокойства. Был забыт и палящий зной, и недостаток воды, и консервы, и сухоядение.

Через четыре дня мы прибыли в Орск и остановились в таможенном караван-сарае.

Суматоха тут была страшная: рев верблюдов, крики киргизов, разноголосые колокольчики и всеобщая разладица — стоном стояли в воздухе.

— Чох, чох! — слышалось в одном месте, где несколько киргизов старались поднять на ноги упрямившегося верблюда.

— Держи, держи! — во всю мочь орали другие, гоняясь за «кораблем пустыни», быстро удиравшим от своих преследователей.

А дувона, наэлектризованные фанатизмом, во всю глотку распевали свои проповеди:

— О…о…о…ву… и улькян-кчи джаксыдар!.. Мы все умрем. Этот мир кончится, откроется новый мир, не такой, как настоящий. Земля там будет белая, такая, на которой никто не делал грехов; она будет горячая, как безводный котел, раскаленный на сильном огне; солнце будет печь так, что наши мозги в голове закипят, как сурпа…

— Ой-бай!.. Кудаяй сактой кюр!.. [О, Боже! сохрани нас!] — благочестиво вздыхали слушатели.

А дувона продолжал:

— И будем мы стоять и ждать очереди. Аллах не берет за свой суд кулунлы [взятки], как это делают наши бии. Аллах судит справедливо, не разбирая богатого и бедного… Начнет Аллах спрашивать нас; и будет нам тяжело, так как свидетелями придут наши скоты и скажут: хозяин бил нас и отводил нам дурные места для кочевок. Верблюд скажет: на меня навьючивали более положенного веса тяжести и заставляли делать кичь (кочевки) более, чем следует по адату [обычай (закон иногда)]…

— Барекяльда! барекяльда! Бай-бай, Мульдек, мульде Икян!.. [Да благословит тебя Бог! Какой благоученый человек!] — восклицали присутствовавшие, сокрушаясь о своих грехах.

А благоученый человек совсем уж дошел до неистовства; он не говорил, а только дико взвизгивал, раскачиваясь всем корпусом и закрыв глаза. Это, однако, не помешало ему подставить свой малахай, куда щедро посыпались коканы (двадцатикопеечная серебряная монета) восторженной толпы.


Орск. Мечеть у горы Преображенской. 1910

В Орске с первых шагов вас поражает восточный характер; шпицы мечетей и минареты придают городу оригинальный вид. А какое разнообразие фигур и костюмов! Вот идет русский солдат выправленной походкой, вот пылкий и отважный уральский казак. Далее попадается бухарец с длинной бородою, человек степенный и важный, носящий чалму, длина которой необъятна, если развернуть ее складки…

Почти в самой средине города возвышается обширное здание Менового двора, служащего главным местом свиданий кочующих жителей, которые стекаются сюда, со всех сторон, приезжая иногда издалека верхом на лошадях или верблюдах. Этот двор — своего рода биржа. Огромное здание Менового двора представляет почти правильный квадрат, с большою площадью в центре. Двор этот всегда наполнен толпою народа; давка ужасная, шум оглушительный: покупатели и продавцы говорят и кричат все вместе, и еще каждый старается перекричать своего соседа. Все двигаются взад и вперед, хлопают в ладони, выкрикивают свою цену, которая всегда оказывается решительною и не допускающею уступки.

Купцы, оживляющие этот своеобразный базар, принадлежат к различным национальностям. Они продают всякую всячину, но главным образом одежду, из которой чапаны (халаты) занимают первое место, так как эта простая одежда получила право гражданства на границе степей. Рядом с этим предметом, который продается в меновом дворе на огромную сумму, купцы выставляют большой запас войлочной ткани, затем разные женские наряды, стеклянные и металлические украшения, дешевая цена которых соблазняет дочерей Евы.

Войлочные ткани киргизской выделки бывают весьма хорошего качества, и потому тоже имеют большой сбыт.

В общем, Орск не принадлежит к числу городов, производящих приятное впечатление: в нем вы видите одни низенькие полуразвалившиеся домишки, а восточная неряшливость делает его совсем неприглядным.


Орск. Старый город. 1900

В первый день по приезде в Орск я, ошеломленный этой бестолково-суетящейся толпой, совершенно растерялся и не знал, как и кому сдавать товар, но меня выручил всезнающий Левашев. Он отправился разыскивать доверенного и вскоре притащил его за собой. Я не буду описывать порядка сдачи хлопка, так как это, в сущности, далеко не сложная вещь: когда мы доставили товар в Орскую таможенную заставу, там тотчас же наложили на него клейма, и после этого я по особым накладным сдал товар новому приемщику и этим окончилась моя обязанность. Теперь я был совершенно свободен, а так как путь мне лежал еще далее, в Акмоллы, но уже одному, по своим личным делам, то я и стал готовиться к отъезду на почтовых. Я никак не предполагал, что встречу новое большое затруднение в получении лошадей. Отправившись на почтовую станцию, я долго и бесплодно старался отыскать хоть одну живую душу, но не мог никого встретить, точно все вымерли.

Нечего делать, пришлось ждать. Наконец, неизвестно откуда, явился киргиз и ломанным русским языком спросил, что мне нужно.

— Как что нужно? Разумеется, лошадей.

— Лошадей нет.

— Нет?! Когда же они будут?

— Завтра.

Положение печальное, но делать нечего, поневоле пришлось ждать. В сущности, я догадывался, что киргиз врет, недостатка в лошадях не могло быть, но такова уж особенность условий на почтовых станциях. Разумеется, в подобных обстоятельствах лучше всего пригрозить, если вы имеете вид офицера или чиновника, или опустить руку в карман, если ваша скромная наружность обличает самого простого гражданина. Но и достав лошадей, вы не считаете свой отъезд делом решенным: начинается новая возня с уздой, возжами, оглоблями и т. д. без конца.

Когда я рассказал Левашеву свои затруднения, то он начал так ожесточенно ругаться, что я совершенно перестал сомневаться и был совершенно уверен, что завтра уже найду лошадей. Бородатый мой спутник обещал на русском и киргизском диалектах «переломать все ребра этим собакам», «согнуть их в бараний рог», «истолочь в порошок» и т. д., и т. д.

Чтобы прервать поток брани, я спросил, где наши спутники. Оказалось, что Яков Николаевич с самого приезда лежал и о чем-то отчаянно думал, а Тележников бегал по городу и уже не скрывал, что он не при деньгах, а, напротив, у всех и каждого осведомлялся, что бы ему купить повыгоднее, чтобы увезти в свой Великий Устюг.

— Я, того-этого, Николай Иваныч, думаю, знаете, маты купить; как вы, то ись, полагаете, этого, как его, не будет убыточно?

Я уверил, что, вероятно, это будет выгодно — и обрадованный Семен Иваныч снова куда-то убежал по своему делу, и, признаться, я его больше не видал.

Наутро Левашев действительно мне достал лошадей, и я стал сбираться в путь.

— Ну-с, прощайте, дорогой мой Яков Николаич, не унывайте, не падайте духом, авось Господь поможет вам устроиться в новой жизни, не забывайте, что у вас есть дочь! — говорил я, пожимая руку своему новому другу.

— Благодарю вас, постараюсь! — отвечал как-то вяло мой знакомец, но видно было, что он не совсем равнодушно расстается со мной. Поцеловавши маленькую Райхан и еще раз простившись со всеми спутниками, я сел в повозку.

— Вы, Николай Иваныч, в случае чего, в зубы его, мерзавца, лупите! — советовал Левашев, недружелюбно кивая на ямщика.

Когда уже было все готово, отъезд мой еще замедлился: степные лошади, не привыкшие к оглоблям, с беспокойством поводили ушами, глубоко дышали и вздрагивали. Я, признаться, со страхом сел в повозку. Но вот ямщик подобрал возжи, крикнул что-то вроде: «Гюй, гюй! Тси… Гриау, гриау…», лошади взвились на дыбы, сильно встряхнув головами, и затем помчались во весь дух, экипаж немилосердно прыгал и подскакивал, я еще раз успел махнуть платком и затем плотнее уселся вглубь тарантаса, готовясь каждую минуту вылететь вон. Однако ж, мало-помалу, бег становился ровнее, экипаж перестал прыгать, очевидно, горячие лошади устали и мы поехали ровнее, хотя все еще довольно быстро.

Я погрузился в задумчивость, мне было жаль своих спутников, к которым я успел привязаться, сдружиться с ними. Впрочем (думалось мне), мало ли человеку с кем приходится встречаться в жизни! Встретишься, познакомишься, привяжешься к кому-нибудь, и вдруг житейская волна отбросит и далеко унесет этого знакомца. И опять новые встречи, новая обстановка, новые условия и интересы…

— Горе, и радость, и время, и люди —
Все это лишь мимо летит!..

А угомонившиеся дикие лошади уносили меня все далее и далее. Теперь дорога пошла гладкая, степная, впечатления мало-помалу укладывались, меня начала одолевать дремота, — и вскоре я погрузился в сон…


Чрез двенадцать лет

Пасха в 1884 году была ранняя. Несмотря, однако, на то, что был еще только конец марта, фруктовые деревья распустились, а черемуха уже цвела, испуская приятный аромат. Я жил тогда в Ташкенте, но уже последние дни, так как должен был ехать в Россию; на этот раз я оставлял Туркестанский край навсегда: смерть отца требовала, чтобы я принял на себя попечительство над семьей. Сложив и упаковав все свои вещи, я остался в дорожном костюме и хотел часов в десять утра отправляться. Скоротав кое-как вечер, я отправился к заутрене при первом ударе колокола; народ с радостными лицами сновал по улицам, направляясь в церкви, освещенные множеством огней. Собор в Ташкенте был очень маленький и не вмещал десятой доли всех собравшихся; усевшись на скамейку в саду, против самого собора, я от нечего делать стал наблюдать публику, среди которой встречалось, разумеется, немало знакомых.


Источник: http://oldtashkent.ru

— А, Николай Иваныч! с наступающим праздником! — раздался около меня грубоватый голос, и когда я поднял глаза, то увидел перед собою своего спутника Ивана Левашева. Оп все еще был бодр по-прежнему, но волоса и борода его поседели до белизны, а всевластное время несколько сгладило грубоватые черты, превратив этого колосса в добродушного старика. Костюм, по случаю такой торжественной ночи, был на Левашеве совершенно новый, с иголочки; хороший, туземного покроя, бешмет плотно облегал его коренастый корпус, а седую голову украшала новенькая фуражка, с красным околышем (Иван-бай, по казацкой привычке, в особо важных случаях всегда надевал форменную фуражку).

— Здравствуй, Иван Варфоломеич! и тебя равным образом. А мне вот и праздника здесь захватить не придется, думаю часов в 10 выезжать.

— Что ж, коли дело такое! Слышал я в конторе про ваш отъезд; батюшка, сказывали, у вас померши…

— Да, Иван Варфоломеич. Прощай, видно, совсем!

— Ну, пошто совсем, никто как Бог, авось свидимся…

— Едва ли. Думаю поселиться на родине, да и будет уж, попутешествовал, пора к семейному очагу.

— Оно точно, жениться подит-ка думаете, Николай Иваныч?

— Нет, пока не сбираюсь еще, невесты не выросли!

— Хе-хе-хе! шутить изволите! Для вас невест сколь угодно найдется, разумеется, не здесь.

Мало-помалу мы пустились в рассуждения о том, о сем и перешли к воспоминаниям о прошлом. Многих уже не было на свете, многое изменилось, и вообще наступали другие времена, появились новые люди и новые песни. Левашев сообщил мне, что Нысан Кебеков умер года два назад, Казанджиков по-прежнему занимается подрядами, и только про одного не мог ничего сказать, это про Зубарева.

— Как расстался я с ним в те поры в Орске, так более и не видел! — заключил свой разговор Иван-бай и набожно перекрестился: в эту минуту раздалось торжественное пение клира, вышедшего из церкви.

Праздничный, малиновый звон мелодичными переливами поплыл над городом.

Высоко-высоко в темном небе вспыхнула едва заметная звездочка… за ней другая, третья, — и вскоре весь необъятный купол неба усеялся бесчисленными блестками звезд…

Сама природа как бы присоединилась к людям, чтобы почтить торжество Воскресения Великого Богочеловека.

Христос воскресе из мертвых!.. — запел клир.

Воистину воскресе! — ответил на эту радостную весть немолчный гомон толпы.

— «Воистину воскресе!» — откликнулось и далекое, темно-синее небо с мириадами звезд.

— «Воистину воскресе!» — отозвалась вся природа, словно не решавшая заснуть в эту великую ночь всеобщего «торжества из торжеств»…

— Похристосуемся и мы, Николай Иваныч, — сказал Левашев, и голос его был тих и радостен.

В нашем поцелуе было все: и поздравление с Великим Днем, и прощанье. Вскоре я пошел, чтобы окончательно приготовиться к отъезду…


Источник: http://mytashkent.uz

Локомотив тяжело пыхтел, как уставшее гигантское чудовище. Поезд, в котором я ехал, подходил к станции и видны уже были станционные постройки, а вскоре показался громадный, казарменного типа, вокзал. Первое, что бросилось в глаза, была красная фуражка начальника станции, шагавшего по платформе в сопровождении жандармов и немногочисленной публики.

— Станция Медведская, буфет, поезд стоит 35 минут! — крикнул кондуктор.

«Вот и отлично, — подумал я, — с удовольствием попью здесь чаю».

Начальник станции подошел опять и начал что-то рассказывать машинисту, а я, от нечего делать, сталь оглядывать местность.

По мере удаления от Ташкента природа изменялась, и за три сотни верст уже не было и помину о цветущих деревьях, а еще далее я нагнал остатки зимы.

Местность около Медведской станции почти сплошь еще была покрыта снегом, правда, местами уже сильно черневшим под дыханьем наступающей весны.

Выйдя из вагона и вновь наткнувшись на красную фуражку, я впервые обратил внимание на ее обладателя. «Что за чудо, — думалось мне, — я где-то видел этого господина, но где?»

— Ваше высокородие, пожалуйте на минуту в кабинет, вас спрашивают! — отрапортовал сторож.

— Хорошо, Сидоренко, скажи, что сейчас буду!

Не успел еще закончить этой фразы начальник станции, как я уже узнал его. Да, не было ни малейшего сомнения — передо мной находился Зубарев.

— Яков Николаевич! Вы ли это? Какими судьбами? — радостно завопил я и бросился было с объятиями.

Господин в красной фуражке вздрогнул, затем обернулся ко мне и, пристально посмотрев в самые мои глаза, холодно произнес:

— Вы, вероятно, ошиблись, я вовсе не Яков Николаевич…

— Но, позвольте, как же…

— Бога ради, молчите… потом поговорим… — тихо шепнул он и быстро отправился на станцию.

Через полчаса я уже сидел в квартире Зубарева (так как это был он) и решил, что останусь у него до следующего поезда.

Из разговора с Яковом Николаевичем выяснилось, что он живет в Медведской уже три года и служит под чужим именем — Дмитрия Ивановича Лахтина; дочь его, давно уже окрещенная, кончила N—скую гимназию и в настоящее время находится в С.-Петербурге на курсах.

— Во имя всего святого, умоляю вас, Николай Иваныч, ради Бога, никому не говорите моего настоящего имени, иначе я погиб!

— Полноте, Яков… то бишь Дмитрий Иванович, я хорошо понимаю ваше положение и, поверьте, сумею быть скромным.

Много и обо всем мы переговорили с случайным моим знакомцем. Он вновь, с полной откровенностью, рассказал мне шаг за шагом всю жизнь с момента разлуки нашей в г. Орске. Я душевно радовался, что эта мятущаяся душа нашла, наконец, себе успокоение…

Зимой того же года я как-то случайно попал на спектакль в Большой театр; зала была буквально полна. Бельэтаж сиял роскошными туалетами дам, фраками и мундирами мужчин. У оркестра, в первых рядах кресел, красовались тузы столицы, военные генералы и, в нарядных национальных костюмах, татары, персы и армяне. Верхние ложи и раек кишели как улей. Внизу виднелись английские проборы, благородные лысины и смело закинутые назад кудри, а чем выше поднимался глаз, тем он чаще встречал иные типы, начиная от мелкого чиновника и кончая девятипудовой купчихой, вознесшейся под самые облака и с наслаждением грызущей орехи. Мужчины, как тени, сновали из ложи в ложу, а надо всем этим, кроме чудных звуков оркестра, царил непрерывный шум, словно ветер гудел по верхушкам гремучего леса, словно поднялись с тревожным жужженьем вспугнутые со своих ульев бесчисленные рои пчел.

— Вон она, в бельэтаже, левая ложа, смотрите, смотрите! — раздался около меня восторженный возглас, и бинокли соседей направились на помянутую ложу. Я тоже невольно взглянул и остолбенел: предо мной была Райхан. Не та, разумеется, девочка, с которой я 12 лет назад путешествовал вместе на верблюдах, а чудная молодая девушка в изящном черном шелковом платье, плотно обтягивавшем ее гибкую фигуру, с бледным, словно восковым, личиком, озаренным большими, столь хорошо мне памятными черными глазами, полузакрытыми длинными ресницами. Я долго, против своей воли, не сводил глаз с этого профиля, и с восторгом рассматривал темную, дугой очерченную бровь, хищный носик с тонкими подвижными ноздрями, грациозный выгиб белого, как мрамор, подбородка, маленькое розовое ухо, в котором блестящими огнями переливалась бриллиантовая стрелка, а воображение вновь переносило меня в степь, в то чудное прошлое, когда я с этой чаровницей пробирался по пескам на «кораблях пустыни»…

КОНЕЦ


Материалы об Орске и других населенных пунктах Оренбургской губернии:
https://rus-turk.livejournal.com/597223.html
Tags: 1851-1875, Москва, Орск/Оренбург/Орская крепость, Ташкент, базар/ярмарка/меновой двор, дервиши/ишаны/суфизм, история казахстана, история российской федерации, казахи, казачество, купцы/промышленники, народное хозяйство, народные увеселения, описания населенных мест, почтовая гоньба, русские, театр/сценическое искусство, флот/судоходство/рыболовство
Subscribe

  • Post a new comment

    Error

    default userpic

    Your IP address will be recorded 

    When you submit the form an invisible reCAPTCHA check will be performed.
    You must follow the Privacy Policy and Google Terms of use.
  • 11 comments