rus_turk (rus_turk) wrote,
rus_turk
rus_turk

Categories:
  • Location:

Поездка в Кульджу (1/2)

Е. П. Ковалевский. Поездка в Кульжу // Ковалевский Е. П. Странствователь по суше и морям. — СПб., 1843.

ОКОНЧАНИЕ

Купеческий караван уже собрался и через несколько дней готов был выступить из Семипалатинска по направлению к Чугучаку и Кульже. Мы отправились вперед, в степь к султану Кош-Магомету, чтобы потом присоединиться к каравану.

15-го ноября мы оставили Семипалатинск. Два слова о Семипалатинске: это маленький пограничный городок в Западной Сибири, на Иртыше. Летом в Семипалатинске чрезвычайно жарко и весь он занесен сугробами песку. Зимою в Семипалатинске очень холодно и весь он занесен сугробами снегу. Одно в нем постоянно — ветер, который летом дует с раскаленных и отовсюду обнаженных степей, а зимою со снежных гор.


Томас Аткинсон. Султан Сюк и его семья

Дня через два мы уже приближались к зимовью султана. Десяток юрт, бедных и побогаче, смотря по тому, принадлежали ль они слугам или женам султана, и посредине маленький, кое-как сложенный, деревянный домик, под затишьем пригорков, окружающих озеро Сарыбулак, под защитой сотни казаков, составляли зимнее жилище султана, в которое он незадолго до нашего прибытия перекочевал. Все было пестро и в разладе одно с другим, как владелец этого всего с самим собою. Он был составлен из противоположностей, если только противоположности можно соединить воедино. То рассыпался он в комплиментах самых изысканных, то говорил такие слова, что надобно было закрывать уши, чтобы не слышать их; то с благоговением касался руками глаз и бороды, делая знак религиозного омовения, то богохульствовал; не ел мяса, приготовленного рукою немусульманина, и пил ром напропалую; от души дарил все, что попадалось ему под руки, гостю, а между тем силою вымогал подарки от другого. В былое время он славился лихим барантовщиком, но в то время, как мы его видели, он был стар и слаб, как кажется, от излишнего употребления запрещенного напитка. С грустью глядел он на отправлявшуюся при нас баранту, и потом, махнув рукой, ушел в кибитку, чтобы не видеть, как гарцовала молодежь; так выбитый пулей из рядов солдат смотрит, как несутся мимо его на битву, на славу ратные товарищи.

После радушного приема, султан, желая выказать в высшей степени свое к нам расположение и доверенность, пригласил нас посетить кибитки своих жен: из гостей один только переводчик последовал за нами в таинственное жилище, и то уже было нарушение закона и обычаев магометан, изредка допускаемое киргизами для русских.

В степи каждая замужняя женщина имеет свою особенную кибитку, большею частию приносимую с собою в приданое. Но поясним хотя несколько слово «кибитка», так часто встречаемое в нашей книге: это куполообразный, войлочный шатер, с войлочным запоном вместо двери, с отверстием вверху, заменяющим окно и трубу. Основанием кибитки служит круглая, деревянная решетка, а купол поддерживают жерди, прикрепленные петлями снизу к решетке, сверху к правильному кругу. Избавляем читателей от киргизских названий всех принадлежностей кибитки. Снаружи кошмы или войлоки обтягиваются веревками и тесьмами, которые проходят внутрь и закрепляются близь дверей. Все это на случай похода снимается в пять минут; решетка плотно сжимается, жерди собираются в пучок, то и другое обвивается кошмами, и в две минуты кибитка уложена, навьючена на верблюда и отправлена; еще пять минут — и она вновь расставлена.

Кибитка старшей султанши, которую мы прежде посетили, была убрана богато. Решетка внутри застилалась тонким войлоком, испещренным тесьмами и азиатским рококо, а пол коврами; с правой стороны стоял ряд раскрашенных казанских сундуков, над которыми возвышался другой; турсук, или большой кожаный мешок, с кумысом занимал почетное место и отличался роскошью отделки; далее несколько тюфяков и других постелей и седалищ были расположены вдоль решетки и покрыты богатыми одеялами и коврами; одна постель была застлана красным сукном, окаймленным мишурной бахромой: она предназначалась для нас. На этот раз кибитка была очищена от всех душистых предметов киргизской гастрономии, и все показывало некоторый порядок и приготовление к принятию русских.

Султанша встала, когда мы взошли, и приветствовала нас в самых изысканных выражениях, на которые мы едва успевали отвечать. Наконец мы уселись, поджав под себя ноги, и разговор завязался; он струей лился из уст султанши, считавшейся умнейшею и красноречивейшею женщиной в Степи, и недаром: она одна властвовала над своим мужем самоуправно, и была в состоянии смирять его неукротимый характер и поддерживать влияние на народ. В разговоре с нами она искусно умела блеснуть своим умом и знанием света кочевого. Надобно заметить, что в народе киргизском даром слова оценивается дар ума, а победителем в красноречии всегда признается тот, кто сказал последнее слово, т. е. кто довел своего антагониста до того, что тот не в состоянии ни противоречить, ни отвечать и должен умолкнуть. Правда, эта система разговора заставляет иногда говорить самую несвязную дичь, чтобы только молчанием своим не подать повода к невыгодному о себе мнению; но наша хозяйка выдержала испытание с честию, и мы доставили ей полную победу над собой, к общему торжеству присутствовавших при этом киргизов.

Если старшая султанша отличалась умом и красноречием, то младшая, которую мы потом посетили, заслуживала по всей справедливости пальму красоты. Удивительная белизна лица и нежные, голубоватые жилки, сквозившиеся местами сквозь тонкую кожу, придавали ее лицу вид страдания или душевной истомы. Черные, огненные глаза тлели негою неудовлетворенного сладострастия; розовые губки жаждали поцелуя, и слегка выдавшиеся скулы, следы калмыцкого происхождения, были роскошно закруглены. Самый киргизский наряд не мог исказить ее красоты, и высокий, конусообразный головной убор, белый, как снег, ярко выказывал пряди ее волос, черных и лоснящихся, как вороново крыло; широкая одежда, состоявшая из бархата и парчи, обремененная металлическими бляхами, кольцами и талисманами, и полновесное, кованое кольцо вокруг шеи видимо тяготили ее, скрывали ее легкий стан и сжимали лебяжью шею; а из-под одежды искусно выставлялась ножка, совершенство красоты, — ножка, каких нет в Европе. Недолго, однако, любовались мы красотой застенчивой султанши: ревность Кош-Магомета заставила нас покинуть жилище грустной обитательницы ранее, чем мы желали.

Мало-помалу собирались к нам отдельные толпы киргизов, караванных возчиков, с навьюченными верблюдами; наконец, оставив гостеприимный кров султана, мы вскоре увидели вдали обширный табор: это была часть каравана, вышедшая из Семипалатинска через несколько дней после нас, с караван-башем Мирза-баем, и уже поджидавшая нашего прихода; тут же были базарчи, киргизы, ходившие в Семипалатинск для мены и возвращавшиеся с хлебом в свои аулы; все смешалось в одну общую, нестройную массу; начались споры и совещания относительно направления пути; наконец условились, как хотелось караван-башу: соединились в один огромный караван и двинулись вперед, придерживаясь китайской пограничной линии.

По соединении своем в одно, весь караван состоял из 1500 купеческих верблюдов и 1000 принадлежавших базарчиям, из которых большая часть должна была впоследствии отделиться от нас.

Какая бесконечная пустыня! Горе страннику без путеводителя: ни холма, по которому бы он заметил направление пути, ни ручья, где бы утолить жажду, ни приюта от бури, ни защиты от зверя. Один киргиз усвоил себе это безбрежное пространство степи, здесь он дома, хотя бы переходил от устья Эмбы до вершины Аяузы, от берегов каспийских на Иртыш; все служит ему указателем пути: звезда, направление ветра, наклонение травы; каждая мулла (мазарка, киргизская могила) ему знакома. Пищей для него служат в случае нужды коренья, кусок кожи, лоскут его сальной одежды; воду киргиз находит в известных ему местах, углубившись не более как на пол-аршина от поверхности, а нет, он обойдется и без нее; ни одно животное не в состоянии перенести того, что может перенести киргиз; окрепший привычкой беспрерывной нужды, он подавил в себе все страсти, он довел свои чувства до того огрубелого состояния, которое равняет его с животным в нравственном отношении, между тем как в отношении физическом и по дару инстинкта он превосходит большую часть животных, с которыми ему приходилось иметь дело чаще, чем с людьми.

Какое грустное однообразие: сегодня как завтра, завтра как вчера. Далеко до рассвета пробуждает вас рев верблюдов, изредка прерываемый словами «чок, чок» или дребезжащим голосом караван-баши. Скорость вьюченья верблюдов, расставления джулумы, да еще кипячение чайника составляет славу и гордость караванных людей; в час все готово: джулумы сняты и навьюченные верблюды отправлены; огоньки, дотоле прикрытые джулумами, вырвавшись на свободу, вспыхивают ярко и переигрывают со звездами своим блеском; темнота ночи делается еще чернее. Наконец пускаются и вершники вдогонку за своими верблюдами; оглянитесь назад: еще мерцают огоньки, но как все глухо и пусто там, где, за несколько минут до того, кипела целая движущаяся община, с ее желаниями, ее страстями, ее пороками — да, пуще всего с пороками; остается только одна джулума; уже сняты и с нее кошмы, и сквозь решетчатую ее основу вас поражает что-то вам знакомое, но совершенно чуждое этой дикой, кочевой жизни; тут два запоздалые путника, счастливые своим уединением, увлеченные потоком разговора в края другие, далекие, края их былых радостей, забыли пору и место. Наряд их азиатский, но черты лица, и эти исписанные листы бумаги обок с ними, и эта речь... все чуждо кочевому быту и пустынной природе. Уже снято и основание джулумы, а им так грустно расстаться со своим приветным огоньком, со своими родными мыслями. Но вот, на коня! и понеслись они на шумный гул каравана.

Рассвет.

Верблюды тянутся тихим, мерным шагом, на пространстве нескольких верст, между тем как вершники то обгоняют их крупной конской ступью, то едут впереди и потом, своротив в сторону, останавливаются на отдых, пока не пройдет хвост каравана. Таких привалов мы делали два и три в день, и в то время, как нерасседланные лошади щипали скудную траву, мы, раскинувшись на пушистом снежку, а где его не было — на голой земле, спали крепко, особенно около полудня, когда пригревало солнце.

Проезжая мимо нити каравана, я любил прислушиваться к песням, которые тихо и на унылый лад лились отовсюду; правда, большая часть из них заключала предметы слишком материальные: киргиз почти всегда импровизирует свои песни: он поет, что вспадет ему на глаза или на мысль, а как предмет его нежнейших помыслов и взглядов верблюд, лошадь, бараны, то киргиз преимущественно и населяет ими свой мир фантазии; нередко, однако, воспевает он и любовь батырей, их дела, напоминающие несколько европейских героев рыцарских времен, и в беспорядке нижет чудовищные образы своего воображения и предметы повседневной жизни на причудливую нить своей песни, которая тянется иногда по несколько часов сряду и обрывается большею частию неконченая. Сравнение — любимый образ выражения киргизов, как и всех народов нравственно младенчествующих, для которых одно простое изложение предмета темно. В песнях их звучит часто рифма. Размер принаровлен к их напеву.

Я помню твердо одну песню, которую импровизировал киргиз, приближаясь к своим аулам, и передам ее как умею. Сжатость татарского языка требует шестистопного стиха в русском переводе, а хорей наиболее приличествует размеру подлинника.


Караван поднялся из-под Аир-руки;
Конь мой белый ржет и не дается в руки.
Солнце выслало зарю и вслед само идет
Встречу месяцу, а месяц скучился, не ждет.
Конь мой мечется, почуяв дым (*) аульный,
И на дым понесся быстро мой разгульный;
Сердце чуяло родной, аульный кров давно,
И вздрогнуло, но затихло бедное оно;
Конь мой, конь! не мчись, тебя никто не встретит!
Сердце вещее мое тебе ответит:
Кто нас ждал — теперь не ждет!
Она ушла, и не придет!..

(*) Я заменил этим словом другое, очень непоэтическое в подлиннике.


Часа в три пополудни, иногда позже или несколько ранее, смотря по близости корма и воды для верблюдов, караван останавливается: те же заботы о верблюде, этом добродетельнейшем из всех животных.

Раз как-то, при вступлении в горы Аиджин-Архан, на ночлеге, раздался в караване голос караван-баши, предостерегавший правоверных, чтоб были осторожнее и бдительнее, потому что разъезды видели вдали огни, разложенные, конечно, барантовщиками. За всем тем караван, выступивший по обыкновенно ночью, принужден был вскоре раздробиться, проходя ущельями и закраинами гор. Вожаки скакали в разных направлениях, отделившиеся толпы перекликались, разделенные верблюды и лошади ревели и ржали; но голос караван-баши покрывал все.

Мы то спускались, то подымались на горы, или проходили опушкой небольшого перелеска. В темноте ночи все было ново и занимательно для нас, и вдруг, как бы для оживления этой дивой картины, раздался в голове каравана страшный гик, по которому бедные купцы тотчас узнали баранту; несколько смельчаков кинулись было вперед, но нигде не видно было нападающих; общий шум и смятение увеличились; раздалось несколько ружейных выстрелов, пущенных наудачу, и вскоре все смолкло. Скупили верблюдов: в самом хвосте каравана не оказалось десятка верблюдов с их вьюками. «Дело Аман-Ахмета, — сказал один киргиз-вожатый, — и, верно, был не больше как с двумя-тремя человеками. Батырь, что и говорить!»

Но, развертываясь мало-помалу, вскоре опять раскинулась перед нами степь в прежнем бесконечном единообразии; даль струилась, переливаясь отблеском солнца, и нередко услаждала утомленный взор и воображение чудесами миража: так надежда рисует иногда волшебные замки пред взорами бедного затворника и он готов ей верить, хотя в душе своей убежден, что это обман, нравственный мираж.

Природа приняла свой обычный вид.

Спустившись в долину, мы стали встречать отдельные табуны лошадей, овец и верблюдов; вскоре увидели скачущих отвсюду киргизов; их гиканье, дикий вид и это разнородное вооружение не могли не поразить нас с первого взгляда; весь караванный люд скупился, как стая голубей, сполохнутых налетом ястреба. Но по необходимости встретились лицом к лицу киргизы и караванные купцы, и мирные приветствия и льстивые слова посыпались отовсюду; крепко пожимали они друг другу руки и жались сердцем к сердцу; вы подумали бы, что те и другие были самыми искренними друзьями; но эта дружба основывалась на корыстолюбии одних, на слабости и робости других; первые измеряли взорами силы противников и с алчною завистью старались проникнуть взором внутрь вьюков, чтобы оценить их богатство; вторые глядели с отвращением на эту ватагу разбойников, от которых придется откупаться, несмотря на то, что число людей при караване, не считая киргизов-возчиков, на помощь которых караван также мог надеяться в случае нужды, простиралось на этот раз до 400 человек, очень хорошо вооруженных; один угрожающий вид их разметал бы эту сволочь, кое-как вооруженную копьями, изредка луками и очень редко ружьями, и то большею частию с фитилями вместо замков, но и на одну угрозу очень редко достает смелости у татар и ташкентцев, которые, неоспоримо, самый робкий народ в мире, кроме разве бухарских таджиков и жидов.

Вскоре явился сам султан, Акман, и, после некоторых объяснений с караван-башем, согласился принять караван под свое покровительство во время перехода через его род. Это значило, что он один будет в это время воровать в караване, и то без насилия, а уж чужим не даст его в обиду. Караван-баши и тому был рад.

Дорога от южных границ Западной Сибири (от Бухтармы, Семипалатинска) к городам, принадлежащим нынче Китайской империи и расположенным на западной ее границе (Кульже, Чугучаку), издревле составляла торговую дорогу и некогда кипела деятельностью. Эту черту можно бы продлить на север, но юго-восточным отклонам Алтая, и гораздо далее на юг, в Индию. Многие свидетельства древних, многие остатки памятников, находимые на поверхности земли и в земле, различные предания подтверждают наше предположение, и ученый Риттер если не вполне наследовал, то вполне постиг этот исторический факт.

Несмотря на отличие этого края от прочих частей Киргиз-казачьей степи, на его сравнительную роскошь, нельзя не приметить здесь общей черты азиатских степей: это какое-то расслабление, одряхление природы.

Повсюду иссохшие ложбины бывших рек, повсюду разрушение гор, наконец, повсеместное присутствие окаменелых раковин и других принадлежностей моря свидетельствуют о каком-то перевороте, чрезвычайном и уже послепотопном. Горы начались еще далеко до реки Аяузы, куда караван прибыл через две недели после выхода своего из Семипалатинска.

От Семипалатинска до Чугучака не более 400 верст, и можно бы было перевозить товары в маленьких повозках. До Кульжи, прямым путем, можно считать 820, и менее 100 верст кругу, который делают караваны, заходящие в Чугучак; но главное затруднение представляют в последнем случае китайские чиновники, которые уже от самого Чугучака берут караван под свое покровительство, как выражаются они.

После многих толков в караване, решились идти в Кульжу и подняться прямо на хребет Тарбагатайский.

Есть несколько всходов на высоты Тарбагатая. Безносиков поднимался у Алет-аму и был очень недоволен путем. Большею частно переходят хребет близь Хабар-аму, по северному отклону Тарбагатайского кряжа, где дорога несколько положе. Тут и мы перешли его.

Караван наш много страдал в горах; бедные лошади, со вьюками в 6 пуд и более, едва могли всходить на гряду утесов и скользили по ним, обрывая копыта, или проходили по узким ущельям, цепляясь за выдавшиеся камни и за кустарник, которым усеян путь. Хуже всего было переходить вершины реки Базар, которая отсюда течет в Нор-Зайсан; но мы нашли для себя потеху в этом медленном и трудном переходе: это охота, для которой изобилие дичи, особенно диких коз, представляло богатое и неначатое поприще.

На другой день караван вступил в область снега.

ОКОНЧАНИЕ


См. также:
Поездка Н. И. Любимова в Чугучак и Кульджу под видом купца Хо́рошева.

Другие очерки из «Странствователя по суше и морям» Е. П. Ковалевского:
Зюльма, или женщина на Востоке. (Ташкент);
Английские офицеры в Средней Азии;
Туркменец Рахман-Аяз;
Военная экспедиция по закраинам льда, у восточных берегов Каспийского моря.
Tags: .Китайская Джунгария/Китайский Алтай, .Семипалатинская область, .Семиреченская область, 1826-1850, Семипалатинск/Семиполатинск/Семей, Чугучак/Тарбагатай/Дачэн/Тачэн, баранта/аламан/разбой, жилище, история казахстана, история китая, казахи, казачество, китайцы, ковалевский егор петрович, купцы/промышленники, личности, народное творчество, русские, семья, татары, ташкентцы/бухарцы/хивинцы, экспедиции/разведка
Subscribe

  • Post a new comment

    Error

    default userpic

    Your IP address will be recorded 

    When you submit the form an invisible reCAPTCHA check will be performed.
    You must follow the Privacy Policy and Google Terms of use.
  • 5 comments