Богатый купец бай Мирза-Кудлай (3/3)

Пройдя за Наманган версты две, дорога суживается между двух скалистых обрывов, и это ущелье тянется шагов на триста, разом расширяясь в обширную площадь, с которой и разветвляются караванные пути на север, на восток и на юг, в горные полукочевые аулы. Миновать эту лощину невозможно, особенно с тяжело навьюченными верблюдами или арбами, а потому коканский хан и устроил на площади-перекрестке свою первую таможню, удачно воспользовавшись словно нарочно с этою целью приготовленным природою местом.

Вся площадь была обнесена невысокою стеною. У широких ворот, между двух круглых башень с зубчатыми гребнями, в просторных саклях, открытых с одной стороны, сидели ханские чиновники, зякетчи, таможенные сборщики, и находился небольшой военный караул из десятка черномазых сарбазов в красных куртках с высокими зелеными воротниками, босых и вооруженных ружьями самого жалкого вида. Несколько человек конных ханских джигитов тоже расположились неподалеку и, сидя у стены, дремали в самых живописных позах, яркими, блестящими пятнами рисуясь на светлом фоне стены.

Маленький базар с фруктами, дынями, арбузами тянулся вдоль левой стороны зякетного двора; желтые зонтики из циновок, распяленных на тонких жердях, словно громадные грибы, виднелись над лавочкою хлебника и пельменщика, где, кроме своего обычного товара, на больших железных листах жарилась рыба, распластанная, обсыпанная перцем, шипящая и ворочающаяся в кипящем кунжутном масле.

Верблюды с ночи еще пришедших караванов лежали как попало в ожидании своей очереди осмотра; лаучи толпились у лавок; хозяева караванные, в почтительных, полусогнутых позах, сидели полукругом перед главным сборщиком и вели переговоры; два джигита с самым спокойным, невозмутимым видом вязали руки назад какому-то желтому халату, боязливо поглядывающему кругом, словно волк, захваченный капканом.

— Выше руки держи, вязать неловко! — говорил один джигит.

— Влево подай, стисни крепче! — говорил другой.

И выше подымал, и влево подавал, и стискивал крепче свои руки желтый халат, и только кряхтел, когда уже слишком плохо приходилось ему от этого подлого волосяного аркана, так и врезывающегося в его вывороченные за спину руки.

Рядом двум верблюдам кровь пускали, и по земле ползли и извивались целые потоки темно-красной жидкости, всасываясь и пенясь в навозной пыли и золе прежних, уже потухших костров.

В дальнем угле в суматохе бегало несколько лаучей; они размахивали руками, кричали друг на друга, звали кого-то, и кончили тем, что угомонились наконец и, столпившись в тесный кружок, молча уже смотрели все в одно место, покачивая головами и делая друг другу различные замечания. Там, весь почернелый, с закатившимися желтыми белками глаз, корчился и скрипел зубами один из их товарищей — лауча, которого вдруг разом схватил припадок злейшей холеры.

Новые караваны прибывали со стороны Намангана. Становилось тесно, и купцы ворчали, с недовольным видом поглядывая на сановитые чалмы сборщиков; а те, с самым полным равнодушием, еле процеживали сквозь зубы короткие фразы, часто даже вовсе не относящиеся к их настоящему делу.

— Так что же? отпускайте, что ли… Я, пожалуй, по чеке на каждый кокан надбавлю! — решается произнести один из купцов.

— …А тот орешник, что посреди моего двора рос, я велел срубить, — говорил один сборщик другому.

— Жаль: хорошее дерево, — заметил тот.

— Сыро от него было… Что дочь твоя? выздоровела? — …А две не дашь?

— По одной чеке; помилуй, и то много выйдет, ты сосчитай!

— Считать умеем — это наше дело; недаром седьмой год в зякетчах служим… Так две?

— Э-эх!

— Посмотри уж моих верблюдов: мне до полудня выбраться надо. Я и так здесь со вчерашнего дня сижу. Сделай такую милость!

— Поспеешь. Куда торопишься? время терпит!

— Да, для тебя — пожалуй, а не для нас!

— Поворчи еще… видишь?

Зякетчи кивнул на желтый халат, с которым уже покончили операцию скручивания рук назад, и который теперь сидит один у кола, на самом солнцепеке.

— Слышь! Поди сюда!

Зякетчи обернулся. За ним стоял Насыр-караван-баш и пальцем кивал ему.

— А, и ты приехал? Аман, друг, здорово! что нового?

— Вон мои семнадцать голов подходят. Красные узды. Вели писать пропуск. Да поди сюда — слово есть.

— Говори, что?

— Да погодите тут, я сейчас! — поднялся ханский сборщик.

— А вот и наш мирза Кудлай прибыл, — указал купец из Чимкента на громадную чалму, кивавшую из-за верблюдов.

— Кто здесь сборы берет, а? где они тут? Мне некогда. Чтоб сейчас!.. Эй, люди: Алай, Базарга, Чахлым! — ведите караван к воротам. Здесь, что ли? — на весь зякетный двор кричал мирза Кудлай и поглядывал кругом: каков, мол, эффект произвел он своим появлением.

— А вот погоди — замажут тебе рот, заткнуть крикливую глотку! — усмехнулись купцы, ночевавшие в караван-сарае муллы Саид-Басмана.

— Веди моих наперед, веди наперед! Эй, Базарга! у тебя моя бумага от приятеля моего, русского губернатора? — кричал, надрываясь, Кудлай.

— О какой бумаге он спрашивает? — недоумевал лауча Базарга.

— Которые верблюды с красным товаром — тех сюда; с сахаром — сюда! Эй, отпирай ворота!.. Вы, ханские сарбазы! мне дальше идти надо!

Даже все невозмутимые зякетчи подняли головы и с нескрываемым любопытством смотрели на чудака, поднявшего такой необычный гвалт в их таможне. Джигиты взяли плети в руки; они инстинктивно готовились исполнить начальническое приказание. Они никак не могли себе представить, чтобы не последовало этого приказания тотчас же вслед за выходками неизвестного купца-крикуна, сидящего на вершине верблюжьего вьюка.

Однако этого приказания не последовало.

Старший зякетчи вышел из сакли вместе с Насыром-караван-башем, видимо, только что оправившимся от припадка самого веселого смеха, и, обращаясь к новоприбывшему купцу, вежливо произнес:

— Добро пожаловать!

Крякнули все от такой неожиданности. Сам мирза Кудлай вытаращил глаза и заморгал учащенно. Кубарем скатился он с своего верблюда и, путаясь в халатах, зашагал к таможенному навесу.

— Мир да будет над твоей головой! — приветствовал его старший зякетчи.

— Это я уже рассказал ему, кто ты такой; оттого и почет тебе такой оказывают! — шепнул на ухо Кудлаю Насыр-караван-баш. — Смотри же, не ударь лицом в грязь!

— Сумеем! — самодовольно усмехнулся тот и важно протянул ханскому чиновнику свою руку.

— Как гладок путь твой был от русского губернатора, из русского города, здоров ли сам ярым-падша и стоит ли благоденствие над его домом?

— Он вами всеми доволен и благодарит, — бухнул мирза Кудлай. — Хорошая сегодня погода!

— Милостью Аллаха!.. Сколько верблюдов в твоем караване?

— В моем-то? теперь — пока четыре, а там еще пятьдесят, и еще пятьдесят!

— Сто, значит?.. Эй, записывайте там!

— А может, и больше! — самодовольно пожал плечами мурза Кудлай. Он, кажется, сам начинал верить, что у него еще есть верблюды кроме тех, которые идут с ним. — Может, и больше, ха-ха! Стоит с какой-нибудь сотней верблюдов торговлю начинать!

— Сколько же? — спросил зякетчи и покосился на Насыра-караван-баша.

— За ними еще сто; те подальше будут!

— Значит, двести; двести, да этих четыре — записывай: двести четыре!

Те, кто не знал сидящего на ковре богатого купца, стали на него глядеть с особым уважением. Улыбки, вызванные сначала комичностью фигуры в большой чалме и его выходками, стали мало-помалу сглаживаться на их лицах. Только вчерашние гости муллы Саида подталкивали друг друга локтями и переглядывались, догадываясь об исходе разыгрывающейся перед ними сцены.

— А может, и больше! — словно про себя, еще раз произнес мирза Кудлай.

— Сколько же? — поднял голову ханский чиновник.

— Довольно с него, а то ведь у него и конца не будет! — шепнул ему Насыр-караван-баш.

— Что же, на все двести четыре верблюда разом кагас (бумагу) выдать? — спросил зякетчи.

— Давай на все разом! — решил богатый купец, обладатель такого длинного каравана.

— Сделай расчет!

— Готово!

Один из писцов вытащил из-за пазухи продолговатый футляр с письменными принадлежностями, попробовал у себя на ногте камышовое перо без расщепа, поправил его зубами и обмакнул в густую, черную массу, разведенную в роговой кругленькой чашечке.

На небольшом кусочке проклеенной, прозрачной бумаги скоро появилось несколько узорных знаков, расположенных столбцами. Взглянув на эти каракули, Насыр-караван-баш прикрыл рот рукавом своего халата.

—Ике мин кокан [Две тысячи коканов.], — произнес старший зякетчи, — а за приложение печатей особо!

— Как?

У мирзы Кудлая все лицо вытянулось и лихорадочно затрясся его щетинистый подбородок.

— Вот расчет, сейчас и платить надо! — протянул ему бумагу зякетчи и стал перебирать связку своих сердцеобразных, квадратных и круглых печатей.

— Это за четырех верблюдов ике мин кокан?! — коснеющим языком пролепетал мирза.

— За двести четыре, — поправил его зякетчи; — за этих вот и за тех, что идут сзади: за всех разом!

Насыр-караван-баш не выдержал наконец, фыркнул на всю саклю и пошел куда-то за угол.

Там и сям тоже послышались пофыркивания. Прочие переглядывались с выражением полного недоумения.

— Вой-вой! это не надо! зачем так много! не надо так много! — попытался было протестовать мирза Кудлай. — Я только за этих четырех плачу, а те, что сзади идут, — те пускай сами за себя платят!

— Да ведь ты же настоящий хозяин; ведь то все твой же товар идет, тебе и платить за него следует!

— Все мой товар… зачем мой товар?.. — лепетал мирза.

— Общий тебе кагас выдадим, — пояснял ему ханский чиновник. — Ты себе пойдешь своею дорогою, а уж тех верблюдов, что сзади идут, мы и осматривать не станем — так, без всякой задержки, пропустим. Ну, вынимай деньги!

— Не хочу! Не буду платить! — попятился богатый купец и ухватился руками за пояс.

— А не хочешь, так на это у нас тоже есть особый закон. Эй, подите вы сюда!

Джигиты, которые так усердно крутили руки желтому халату, стали проталкиваться сквозь толпу. По всему двору пошли оживленные толки и переговоры.

— Постой, постой! Ну, хороший человек! постой, пожалуйста! Зачем джигитов? Не надо джигитов!

— Будешь платить?

— Ох, ох!

— Ну!

— Да у меня и денег таких нет… У меня мало денег…

— Все равно! товаром возьмем. Тут, на этих четырех верблюдах, хватит на всю уплату с излишком!

— Аллах, Аллах! — вздохнул мирза Кудлай-бай, купец богатый, да так тяжело вздохнул, что даже самому Насыру стало его жалко.

А старик-купец из Чимкента, тот усиленно высморкался и произнес вслух:

— И пошлет же Аллах человеку, на его же собственную голову, такой язык мягкий!

Далеко сзади осталась наманганская таможня, а в ушах злополучного хвастуна все еще раздавались насмешки и злые шутки, со всех сторон сыпавшиеся на него, когда он с своим караваном выходил из зякетного двора. Насупился мирза Кудлай, нос повесил и совсем ушел в свои халаты; казалось, что прямо из-под громадной чалмы тянутся желтые и зеленые полосы его одежды.

Толпа рабочих землекопов, полуголых, босых, с тяжелыми китменями в руках, попалась навстречу нашему каравану.

— Смотри, смотри! Это просто дыня какая-то лежит там, между двумя тюками, а не человек! — заметил один рабочий другому.

— Совсем арбуз! — согласился тот.

— Подавиться бы тебе этим арбузом, — огрызнулся богатый купец.

— Ну-ну! я вот тебя сшибу оттуда камнем; полетишь торчком, рассыплешься! — пригрозил широкоплечий детина.

— Яу (разбойник)! — пустил себе под нос мирза Кудлай.

тянул и подсвистывал лауча Алай.

подтягивал ему Базарга.

А Чахлым сломил по дороге большую ветку тутовника, прикрылся ею, как зонтиком, и знай только чавкает, обгладывая сочные белые ягоды, сплошь усеявшие сорванную ветку.

Всем трем работникам мирзы Кудлая-бая, купца богатого, было почему-то очень весело, гораздо веселее, чем в первые дни их дороги до Намангана. Теперь они, по крайней мере, все трое ехали на верблюдах, благодаря таможенному окладу, значительно облегчившему их вьюки. Два верблюда — так те совсем шли без вьюков; только так, для виду, качались на их горбах ковровые коржумы и висели свернутые в пучки вьючные арканы, теперь уже оказавшиеся совершенно излишними.

— Чего разорались? обрадовались, собаки! — буркнул им через плечо мирза Кудлай.

— А тебе, хозяин, что до этого? Разве мы тебе мешаем? — прервал свою песню Алай.

— Осердился очень, — заметил вполголоса Базарга. — А кто виноват? расквакался, словно жаба перед дождем. Ну, те и рады придраться. «Не пеняй на других, баран, коли сам волку в зубы лезешь».

— Эй, купцы, куда верблюдов гоните? — крикнул таджик в красной тюбетейке, выглядывая из пролома огородной стенки, за которой виднелись правильные полоски табачных грядок, а дальше, за ними, частая щетина виноградных рогаток.

— Не верблюдов гоним, а караван ведем! — возразил Базарга и важно кулаком подбоченился, не хуже самого хозяина.

— Караван ведем! — встрепенулся мирза Кудлай и тоже подбоченился, да тотчас же опомнился, вздрогнул, съежился и назад оглянулся: не идут ли за ними лихие обидчики.

Но никого не было сзади. Ровною, гладкою, пепельно-серою полосою тянулась совершенно пустая дорога. Чуть-чуть, словно в тумане, виднелись вдали высокие башни зякетного двора, да и те скоро скрылись за садами, когда дорога свернула влево и пошла под гору, к дребезжащему жидкому мостику, у которого шумела и бурлила, хотя и маленькая, но зато чрезвычайно бойкая мельница.

Два-три легких облачка, словно клочки ваты, бежали по серовато-синему знойному небу; вместе сбежались, слились в небольшую плотную тучку и заслонили на несколько минут жгучий диск солнца. Тень пробежала по дороге; темнее стали листья на деревьях, почернели кудрявые карагачи. Все кругом словно нахмурилось, но подул из горного ущелья ветер и разнес, разметал скопившуюся тучу. И опять все засверкало кругом, опять все обдало ярким, ослепительным светом, заставившим Алая ниже, на самые глаза, надвинуть свою войлочную шапку, а Базаргу прищуриться и прикрыться рукою, когда тому вздумалось присмотреться в даль: что это там за дымки вьются синими столбиками почти что под самыми горами?

Так и тоскливое настроение мирзы Кудлая рассеялось мало-помалу, должно быть, тоже под влиянием горного ветра, и он стал веселее поглядывать кругом и даже прикрикнул на своих людей, чтобы они не слишком растягивались по дороге, а то, мол, присматривать за таким караваном трудно.

— Ну, другой раз не проврусь! — решил богатый купец мирза Кудлай. — Разве насчет губернатора и прочего… ну, это еще, пожалуй… а насчет числа верблюдов — нет, уж это баста. Довольно! А то, пожалуй, все без торга по таможням проторгуешь.

И с этим решением мирза с своим маленьким караваном стал подниматься в гору, чтобы, перевалившись через нее, вступить в горную область, волнистою, ломаною линией расстилавшуюся перед глазами путешественников.

Как ни близко казались горы, а добраться до них пришлось только к ночи. Пусто, безлюдно было кругом. Отчетливо шлепали по кремнистой твердой дороге мозолистые ступни верблюдов, звонко гудели колокольчики на их шеях, и этот звон далеко разносился по ущелью, подхваченный горным эхом.

Стемнело. Верблюды притомились, хозяина и его рабочих стала одолевать дремота; никакого жилья, никакой загороди не виднелось кругом, ниоткуда не слышался приветливый лай дворовой собаки.

— Здесь, хозяин, ночевать будем. Вот тут, в сторонке, — окрикнул Алай (он уже хаживал по этой дороге прежде, с другими караванами, и взял на себя обязанность чего-то вроде путеводителя). — Мне здесь знакомо хорошее место: тут вот сейчас, за этою горою, ключи будут, мы тут и станем.

— Сворачивай! — крикнул мирза Кудлай.

— Сворачивай, Базарга! — передал Алай дремавшему товарищу хозяйское приказание.

Свернули.

Небольшое, гладко утрамбованное пространство, защищенное со всех сторон скалистыми уступами, расстилалось перед ними, все усеянное высохшим верблюжьим и конским пометом. На одной скале, отвесною стеною поднимающейся с ветреной стороны, виднелись закопченные пятна, и около них кучи золы и обгорелого хвороста; кое-где разбросаны были почерневшие от огня и дыма камни, видимо, служившие таганами под походными котлами и кунганами. Обрывки веревок, лоскутки бумаги и разного тряпья тоже виднелись на темно-красном фоне гранита, — все эти предметы ясно свидетельствовали, что это место давно уже служило приютом для запоздалых путешественников.

— А вот тут сейчас и ключ… хорошая вода, холодная! — указал на расщелину Алай. — Давай ведра, Чахлым, я принесу сейчас, а уж вы с верблюдами возжайтесь.

— Сними меня, эй, люди! — крикнул мирза Кудлай; — расстилай кошмы и огня разложите, живо!

— Очнулся! — произнес Базарга и снова затянул:

Живо расположились на покой привычные лаучи. Для хозяина разложены были кошмы, а поверх них большой ковер. Огонь весело затрещал, и красное пламя принялось лизать скалистый выступ, накладывая новые слои копоти; кунганы с водою поставлены были в самый жар и уже начинали шипеть и брызгаться; Чахлым уже налил в чашку воды, положил туда горсти две рису и принялся его промывать, пропуская сквозь пальцы. Базарга вытряхивал семена из торбы и сыпал прямо под морды положенных рядком верблюдов.

— Кальян! — важно, совсем по-хозяйски, покрикивал мирза Кудлай, потягиваясь на мягком, узорном ковре и расправляя свои закоченевшие от долгого сиденья ноги.

— Смотри, тут нельзя всем дрыхнуть: один кто-нибудь пусть на стороже стоит, — говорил Алай, раздувая кальян. — В прошлом году этак заснули все разом, к утру проснулись, а двух скотин как и не бывало — вместе с вьюками угнали. Тут это живо!

— Вор народ! — произнес Базарга.

— Пускай сунутся! — пожал плечом мирза Кудлай. — Раз мы с русским губернатором…

— Да уже ты лучше молчи, — оборвал его Алай. — Ведь свои все, чужих нету, кого морочишь хочешь?

И замолчал хозяин мирза Кудлай, потому вспомнил, что, действительно, все свои и морочить некого.

Поели, чаю напились, спать залегли. Чахлыма сторожить заставили.

— Эй вы, купцы, вставайте! чего разоспались!.. — разом поднял всех на ноги громкий окрик.

Вскочил Алай, поднялся Базарга, встрепенулся и дремавший сторож Чахлым. Сам хозяин мирза Кудлай тоже очнулся, сел и кругом озирается заспанными, ошалелыми глазами.

Совсем рассвело, и все бы видно было кругом, если бы не этот беловатый, жиденький туман, пеленою застлавший все окрестности. Человек шесть конных окружили караван и вьюки пересматривают. Были тут и кольчуги, и верблюжьи халаты горных каракиргизов; даже красный халат был один, тот самый, что всех на ноги поднял своим богатырским криком. У всех клынчи были за поясами, мултуки за спинами, а у одного даже пика длинная, с повязанною на конце белою тряпкою.

Не сразу поняли, в чем дело, растерявшиеся лаучи, а хозяин мирза даже и слова не мог вымолвить; сидит да во все стороны поглядывает.

— Кто такие, куда идете и откуда? — спросил красный халат.

— А тебе что? — отозвался наконец прежде всех опомнившийся Алай.

— Кто хозяин? ты, что ли? — допрашивал красный халат и начал слезать с своей пегой лошади.

— Отстань! Не я хозяин, — отшатнулся Алай. — Вон, видишь, хозяин сидит; а мы простые работники!

И он указал на мирзу Кудлая, тоже поднявшегося на ноги.

— А, ты? ну, отвечай! Эй, там, не трогайте тюков пока, до времени!

— Откуда?

— Из Ташкента, вот откуда! — решился наконец вымолвить слово Кудлай.

— Какой товар?

— Разный.

— Красная мата есть?

— Есть!

— Давай на каждого красной маты на халат и сахару по тычку на человека [Тычком называют сахарные головы маленького формата.]. На шесть человек; живо отпускай, не задерживай! Нам некогда!

— За что я давать буду? Ничего не дам. Кто ты сам такой? говори! чего на людей по ночам нападаешь? — расхрабрился мирза Кудлай.

— И деньгами по четыре кокана на человека, ну, скорее! — продолжал красный халат, не обращая никакого внимания на возражение несчастного купца-хозяина.

— Да за что ты это берешь?.. За что?..

— Ты куда идешь?

— За горы!

— Ну, так здесь настоящая таможня и есть. Это с тебя зякет берут; нельзя же без зякета. Где ты слышал, чтобы без зякета кому торговать позволялось?

— Платил я, все заплатил… Много заплатил! у меня и кагас есть из наманганского зякетного двора; от самого старшего зякетчи кагас есть…

И мирза Кудлай стал торопливо рыться за пазухою, отыскивая выданную ему квитанцию.

«Хорошо, что я ее взял! — думал Кудлай. — Вот я ее сейчас покажу и замажу рот этому горластому дьяволу. А вот она, вот!»

И он с важным видом протянул тщательно сложенную, припечатанную зеленым воском бумагу.

— Покажи! — протянул руку красный халат. — Эй ты, Байтан, ты разбираешь писанное. Ну-ка, посмотри.

Одна из кольчуг тоже слезла с лошади и, прихрамывая, подошла к мирзе Кудлаю.

Долго ворочала кольчуга Кудлаеву квитанцию, заглядывала и на другую сторону, и наконец возвратила ее по принадлежности, сказав:

— А шайтан знает, что тут написано!

— То-то вот! — ободрился Кудлай, — а тоже сборщиками называетесь… дайте разве уж я сам вам прочту…

И он, важно откашлявшись, стал водить пальцем по бумаге.

— Да ты когда же читать-то научился? — покосился на него Алай: — брось!

— А вот слушай, слушайте и вы! Гм, гм… «Высокоименитый купец, мирза Кудлай, самый богатый во всем Ташкенте, нет ему равного по всем землям, что отошли…» гм… гм… — фантазировал Кудлай.

— Э-эх, совсем заврался! — махнул рукою Алай и отошел в сторону.

«…По всем землям, что отошли к Белому царю, — вошел окончательно в роль несчастный Кудлай, — ведет в Кашгар и дальше большой караван, и счетом этот караван в двести четыре головы. Все пошлины зякетные он заплатил сполна, и никто его трогать больше не должен, потому что, если кто его тронет, то тому и от главного зякетчи, и от хана кокандского Худояра, и от русского губернатора, и от самого Аллаха такая беда будет, что…»

Мирза Кудлай окончательно заврался и не знал, что и сказать больше. Он поднял голову и с торжествующим видом посмотрел кругом.

Одного его верблюда совсем развьючили и товар из тюков вытащили; Алай, Базарга и Чахлым отошли в сторону, сели на корточки и смотрят издали, чем все это кончится. Красный халат стоит перед ним и пристально его с ног до головы оглядывает.

— Кончил? — произнес он.

— Кончил.

— Так двести четыре верблюда? где же остальные?

— Сзади! Эй-эй, там! Зачем трогают? Вы, воры, оставьте!

— Слушай! — остановил его за плечо красный халат. — Нам твоих караванов дожидаться некогда, ты уже теперь за всех плати. Понял?

Тут уже Алай не выдержал, подошел к красному халату и начал:

— Знаю я вашего брата, что ты тут за сборщик такой. Грех обижать людей мирных. Получил по халату, сахар и без того весь забрали, чего же тебе! Ну и ступай своею дорогою, других таких же ищи, а то с одного барана семь шкур драть не приходится.

— Верно! — произнес красный халат, во весь рот осклабился и хлопнул по плечу смелого лауча. — Эй! сбирайся в дорогу! — крикнул он своей шайке. — А верблюдов двух все-таки заберите, потому они им теперь совсем лишние! — отдал он совершенно уже неожиданное распоряжение.

— Эка шельма ненасытная! — выругался Алай и тотчас же получил по затылку кожаными ножнами от шашки.

— Не трогай! — вцепился обеими руками мирза Кудлай за повод и турманом отлетел в сторону, и покатился по земле, разметав своим халатом остатки ночного костра.

Живо распорядились сборщики и погнали по дороге, оставив нашего купца с двумя только верблюдами и с разодранными, приведенными в совершенный беспорядок товарными тюками.

Солнце поднялось над горами. Ослепительно блистали вечные льды далекого кряжа. Туман рассеялся, и долго еще мог видеть Кудлай с своими лаучами удаляющуюся шайку, в которой между лошадьми раскачивались и переваливались со стороны на сторону две большие бурые массы, подгоняемые усердными нагайками удиравших без оглядки «яу».

Долго возились лаучи, пока уладили и привели все в порядок. Мало добра осталось у Кудлая, просто и везти не стоит; и решили назад в Наманган возвратиться, чтобы продать там остатки, продать верблюдов и покончить неудачно начатое торговое дело.

«Если продать все, — думал Кудлай, — выручить можно тысчонку коканов; заберу деньги, вернусь домой, другую торговлю затею. Лавку найму, кунганы заведу, самовар и чай-хане на русском базаре открою; пущу подешевле, покупатели ко мне повалят со всех сторон; у всех других перебью торговлю, а у себя еще открою. Прислуги наберу человек двадцать, не то что теперь — каких-нибудь трое оборвышей. Русские вот арак пить любят, я и арак продавать буду. Музыкантов найму, томаша каждую ночь будет, и все «тюра» будут ко мне съезжаться. Разбогатею живо, дом большой куплю в самом городе, у базара. Нет, лучше на большой улице, у самого губернаторского дома. Русскую повозку куплю, такую, что на четырех колесах ходит, и железные качалки внизу подстроены, и по их каменной дороге целый день ездить буду. Джигиты впереди, джигиты сзади, джигиты по бокам; все в красных халатах, и пушки медные с ними. Народ повалит смотреть, все ничком лягут, а я их в плети, а я их в плети… Го-го!.. Бац, бац, бац!..»

— Ты чего это? Ошалел на радостях? — окликнул его Алай.

— А? — опомнился размечтавшийся мирза Кудлай и сразу, словно в воду, окунулся в грустную действительность.

— А в Намангане все знают, все меня видели — как я теперь покажусь? Мимо караван-сарая муллы Саида идти придется! Засмеют! оплюют всего. О, Аллах, Аллах! целый турсук горя и бед вылил ты на мою несчастную голову. Поворачивай верблюдов опять по прежней дороге — эй вы, люди! Не поеду я назад в Наманган. Там, за горами, я продам свой товар выгоднее… Ну, заворачивай.

— Ну? — поглядел Алай на Базаргу.

— Ну? — поглядел Базарга на Алая.

— Да нам-то что за дело! Как знает, так пускай и делает, а нам все равно! — решил за всех Чахлым.

И верблюдов завернули опять к горам, и опять поплелись по той же знакомой, кремнистой дороге, приведшей их на место злополучного ночлега.

Прошли мимо то проклятое место; к полудню еще к одним родникам поспели, отдохнули и тронулись дальше.

— Впереди народ! — оглянулся шедший в голове Алай.

— Так что же? — спросил мирза Кудлай, и душа у него ушла куда-то далеко-далеко, почти что в самые концы его острых каблуков, упершихся в косматую верблюжью шею.

— Красный шайтан опять с ними! — сказал Алай.

— Ну, так не тронут! — заметил Базарга.

— Эти больше не тронут! — согласился Чахлым.

— Не тронут! — машинально повторил за ними мирза Кудлай.

— Аллах благословил путь ваш, — приветствовал своих знакомых красный халат, подъезжая к каравану. — Вот вы и до второго зякета благополучно доехали… с каким товаром?

— Знаешь ведь! — угрюмо произнес Алай.

— Знаю, да это так, для порядку, спрашивается! — усмехнулся халат.

— Взял с нас, пропускай!

— Так вот, сейчас; разве без зякету торговать можно?

— Дьявол ты эдакий, ведь взял уже на ключах с нас, за что же теперь трогать? эдак, кроме тебя, еще много охотников до зякету найдется!

— Кроме меня нету! я здесь по всем горам первый сборщик!

— Яу ты, простой яу, больше ничего! Кола тебе мало за твои сборы!

— Гляжу я на тебя, — пристально посмотрел на Алая красный халат, — и дивлюсь только: борода с проседью, а совсем дурак! Сколько нас, гляди! а сколько вас? Что же ты артачишься? Видишь, сам хозяин умнее тебя: сидит, знай, молча, и глазами хлопает. Эй, мирза, слезай скорее, что ли!

— И впрямь дурак я! — согласился совершенно спокойно Алай и сел на ближайший камень.

Только одного верблюда оставили сборщики мирзе Кудлаю и его людям; все разобрали до последней нитки, сняли даже чалму его необъятную и его халат полосатый.

— Что же, хозяин, как же теперь? — подперся в бок Алай.

Молчал богатый купец, уперся в землю, и по бороде его что-то заструилось и капнуло на камень.

— Как же мы теперь? Нас трое, нанял ты нас, денег нам еще не платил и платить не будешь, потому их нет; с чем же мы теперь останемся? Ну, говори. Стой, стой, стой! куда вы, черти?

Смотрит Алай, а Базарга с Чахлымом вдвоем на остальном верблюде дуют себе назад по наманганской дороге. Они сразу порешили, что делать. Не стали, как Алай, хозяина спрашивать.

— Нет уж, этого не будет! — решил Алай. — Делиться верблюдом, так уж всем трем, не на две только части.

И, ничего не сказав хозяину на прощанье, пустился лауча бегом догонять своих товарищей.

Один-одинешенек остался на камне мирза Кудлай-бай, купец богатый, и не утирал даже слез своих, щекотавших у него под носом, пробиравшихся по бороде и с тихим звуком падавших на кремнистую дорогу.

Вплоть до самой ночи сидел так мирза Кудлай. Вот стемнело кругом. Холодно стало без чалмы и халата. Продрог купец. Чу! прислушивается.

— Хи-хи-хи! — тихо смеется кто-то справа.

— Хи-хи-хи! — так же тихо и зло подсмеивается слева.

Поднял голову Кудлай, поглядел — и сразу пожелтел весь от ужаса. Зубы у него застучали, ноги подкашиваться начали, морозом насквозь всего прохватило.

Справа сидит на карточках Сары-Таук, слева Кизыл-Псяк; одной рукою на горла свои перерезанные показывают, другою кулаком ему грозятся, и оба длинные-предлинные языки высовывают.

Вскочил на ноги несчастный шакал, дико на все горы вскрикнул — и понесся этот нечеловеческий вопль по ущельям, будя заснувших там орлов, поднимая на ноги встревоженных необычайным звуком горных баранов.