После просвещения эмигрантов св. крещением, томское епархиальное начальство не оставило их без духовного руководителя, а озаботилось назначить к ним постоянного духовного пастыря и учителя и открыть среди них христианскую школу.
Следующая выдержка из письма о. Чернявского от 7 февраля 1869 года к некоему Вл. Н. показывает, в каком печальном положении находился он на первых порах своей новой службы.
«Считаю за лишнее, — писал о. Чернявский, — говорить Вам, как человеку хорошо знакомому с жизнью, насколько трудно семейному человеку (каков я) идти неуклонно к благой и высокой цели, когда мысль очень часто должна заниматься вопросом: „Как бы справиться с окончательным безденежьем?“ Вам известно, что я не могу рассчитывать на доходы от прихожан. Мои прихожане сами нуждаются в доброхотных подаяниях, мое единственное обеспечение — жалованье. Назначение быть священником для новокрещенных калмыков и учителем в школе для калмыцких детей я получил 2 августа 1868 года, но жалованья до сих пор не получал ни одной копейки. Что я человек небогатый (положительно можно сказать — бедный), в этом я уверял (NN) и просил его позаботиться об устранении от меня такого безвыходного положения, в каком я теперь нахожусь (назавтра я остаюсь без копейки и должен приниматься за продажу нужной для семьи одежды на пропитание ее)…» Грустны положения подобного рода и не безопасны для пастыря юных чад Христовой церкви!
«Из Верного я имею частные сведения, что будто бы в Семиреченском областном правлении для меня получено пособие в 378 р. Я эти деньги до сих пор не получал. Не знаю, насколько справедливы эти сведения, но мне при крайней нужде приходится хвататься за них. Нельзя ли будет Вам, добрый Вл. Н., чрез своих верненских знакомых узнать, насколько справедливы полученные мною сведения, и, если они справедливы, ускорить высылку 378 р. мне, чрез что я избавлюсь от необходимости продавать нужные вещи за бесценок?»
К этим внешним неблагоприятным обстоятельствам, печально отражавшимся на душевном состоянии о. Чернявского [он доведен был почти до умопомешательства, которое имело у него характер строго религиозный; он молчал, плакал, ел когда ему давали и сколько давали…], нужно прибавить и то невыгодное для успехов его миссионерской деятельности обстоятельство, что сам он не знал ни одного из тех инородческих наречий, на каких говорили новокрещенные, и даже не имел у себя переводчика. Много ли доброго и полезного для новокрещенных мог сделать при такой печальной обстановке своей жизни священник-миссионер, не встречавший нравственной поддержки даже и в русских казаках Сарканского выселка?! Чтобы судить о сарканских казаках и об отношениях их к о. Чернявскому, необходимо упомянуть здесь о следующем прискорбном факте. Когда о. Чернявский приехал к сарканским новокрещенным в звании миссионера-священника, сарканские казаки были прихожанами соседней, лепсинской церкви. Чувствуя неудобство обращаться за удовлетворением религиозных своих потребностей к лепсинскому священнику по отдаленности Саркана от Лепсы [Лепсинская станица находится к северо-востоку от Сарканской станицы, в
По отъезде о. Чернявского из Саркана на его место назначен был священник-миссионер
О. Покровский, прибывши в Саркан, застал эмигрантов все еще живущими в степи, в
Казаки и китайцы (илл. из книги Гийома Капю „La toit du monde“, 1890)
Приведенные факты достаточно характеризуют русское население Саркана; сарканское казачество, очевидно, не только не могло помогать священнику-миссионеру в его тяжкой задаче просвещения православною христианскою верою и обрусения эмигрантов, но и отвлекало значительную долю энергии священника на ослабление их вредного нравственного влияния на эмигрантов. Последним предстояло, кроме того, еще освободиться и вообще от тяжелого гнета бедности, и от материальной зависимости от казаков, которые были и богаче и состоятельнее эмигрантов и держали в своих руках общественную власть. Казакам было выгодно держать эмигрантов в зависимости от себя и не хотелось признавать их не только равноправными гражданами, но и братьями по вере, к которым следовало обращаться с братскою христианскою любовью. Поэтому, когда эмигранты оправились от своей бедности и начали заявлять свои гражданские права, казаки отнеслись к этому враждебно, и священнику-миссионеру, ставшему на сторону правых, предстояло рассориться с казацким населением Саркана, что, очевидно, не могло не отразиться невыгодно не только на материальном благосостоянии священника, но и на его душевном спокойствии. К счастью его, все эти неурядицы уладились при терпении о. Покровского и его уменьи уладить дело, к которому он был приставлен и к которому относился душевно, с искреннею преданностью.
Миссионерская деятельность о. Покровского среди новокрещенных началась с утверждения их в православно-христианской вере, которую они приняли, но не разумели. Сознавая всю трудность духовного перерождения человека, особенно пожилого, сроднившегося с своим миросозерцанием, о. Покровский с самого вступления своего на место духовного пастыря сарканских новокрещен обратил внимание свое преимущественно на молодое поколение эмигрантов и к их утверждению в новой вере избрал вернейшее средство — образование их в духе христианской церкви в устроенной о. Чернявским школе. Эмигрантских детей он завлекал в школу подарками азбук, карандашей, картинок религиозного содержания, и дети мало-помалу, вместе с обучением грамоте, заучивали христианские молитвы и привыкали к христианским обрядам. В школе же они узнавали русские названия дней и месяцев, знакомились с русским летосчислением и вообще с разговорным русским языком. Но что гораздо важнее в положении эмигрантов — в школе и чрез школу они сближались с церковью. Прежняя кошомная церковь не могла, разумеется, производить на них особенного впечатления, имея такой убогий вид; но зато внутреннее устройство церкви тем сильнее поражало их детски-любознательную душу, а церковная служба и особенно пение трогали их сердце, и эмигранты привыкли к христианскому храму, полюбили его так же, как любили они школу, и начали охотно посещать его каждый воскресный и праздничный день. В 1869 году на праздник Р. Хр. обучавшиеся в школе дети эмигрантов уже ходили по выселку «славить Христа», и замечательно — те же казаки ласково принимали их и дарили им деньги за пропетый гимн во славу Христа. В Великий пост они говели, исповедывались и приобщались св. таин. Чрез детей, учеников школы, христианское влияние проникло и в самые семьи эмигрантов: в семействах, дети которых обучаются в школе, уже с большим благоговением относятся к розданным им св. иконам, правильнее изображают на себе крестное знамение, а в праздники зажигают восковые свечи пред иконами.
В. В. Верещагин. Дети племени солонов.
О состоянии этой школы мы имеем некоторые официальные сведения, которые считаем нужным привести здесь. Как видно из записки старшего чиновника особых поручений при туркестанском генерал-губернаторе г. Бродовского, написанной в виде отчета по поводу произведенного им в 1870 году по поручению туркестанского генерал-губернатора осмотра школ Семиреченской области, — в Сарканском выселке существовали две школы: одна для детей казаков, а другая для детей китайских эмигрантов, поселившихся в выселке. Обе эти школы были открыты в 1868 году миссионером Чернявским и существовали каждая отдельно, как по ненахождению в выселке достаточно просторного помещения для совместной школы, так и по неудобству вести одновременно обучение русских детей и детей эмигрантов, совершенно незнакомых с русскою разговорною речью. В 1870 г. в обеих школах преподавал закон Божий местный священник-миссионер, о. Покровский, а в школе для детей эмигрантов он заправлял один всею учебною и воспитательною частью. Относясь к своему делу с особенным усердием, о. Покровский имел весьма доброе влияние и на русскую (казачью) школу, а особенно на эмигрантскую. Эта последняя школа была открыта в ноябре 1868 года и в 1870 г. не имела еще своего здания, а помещалась на квартире. Во время осмотра этой школы г. Бродовским в ней обучалось 28 мальчиков, сыновей даур-солонов и чахар-калмыков. Ученики школы не овладели еще тогда вполне русским языком, но приятно и неожиданно удивили ревизующего школу своим хорошим чтением и письмом по-русски, своим достаточным развитием и очень порядочным хоровым пением молитв, и все это г. Бродовский всецело приписал заведывающему школою, о. Покровскому.
Чтобы дать возможность научиться чему-нибудь полезному в жизни и устаревшим уже для грамоты эмигрантам, в Сарканском выселке открыта была, на средства Семиреченского церковного братства, ремесленная школа, в которой в 1871 году обучались сапожному и столярному ремеслу до
Словом, в 1871 году о. Покровский имел удовольствие — утешаться успехами и поведением детей новокрещенных, сознательно полюбивших церковь и школу и начавших уже оказывать благотворное влияние и на своих родителей, ослабляя в них языческие обычаи и верования. Кроме того, в этом же году свящ. Покровским были просвещены св. крещением несколько человек китайских эмигрантов, проживавших в выселке. Но миссионерская деятельность о. Покровского в Сарканском выселке не была одиночным явлением в церковной жизни Семиреченской области; случаи принятия христианской веры эмигрантами были и в других местностях области, как это видно, между прочим, из официального документа. В извлечении из всеподданнейшего отчета обер-прокурора Святейшего Синода отмечена в следующих словах семиреченская миссионерская деятельность: «Просвещение св. верою китайских эмигрантов в Семиреченской области, при помощи Божией, продолжалось и в 1871 году. Благоустроенное положение эмигрантов в Сарканском выселке, наглядно представляя их соплеменникам превосходство христианской жизни под сению русского правительства, содействует успешному распространению христианства между ними. В январе минувшего года 33 китайских переселенца из рода солонов и одна киргизка, проживавшие на границе нашего Южно-Тарбагатайского отряда, близ укрепления Бахтинского, заявили нашему пограничному начальству о своем желании принять христианство и перейти в русское подданство. Священник Уржарской станицы, получив об этом известие, немедленно отправился (за 110 верст) в Бахтинское укрепление и, по надлежащем приготовлении,
Калмыцкое жилище. Каркаралинский уезд, 1897
Относясь с любовью к своему делу, о. Покровский не пропускал ни одного удобного случая, когда представлялась ему возможность сообщить новокрещенным что-нибудь полезное. В 1871 году эмигранты жили еще в степи, а не в самом выселке. Приезжая на праздник к ним, о. Покровский подолгу засиживался в их землянках, разговаривая с ними и с их детьми, которых он, кроме того, заставлял прочитывать что-нибудь из книги. В это время он к своей радости замечал, с каким любопытством и удовольствием отцы и матери смотрели на своих детей во время чтения ими книг и как незаметно быстро летело время в его миссионерских беседах с отцами и матерями, интересовавшимися знать, что читают их дети. Но этого утешения о. Покровский дождался не вдруг… В первые два года по его приезде в Саркан эмигранты не вполне доверяли ему, как новому человеку, особенно в деле веры и совести. Но тем не менее, замечая искреннюю любовь к себе священника и знакомясь с новой верой, они не только охотно приносят рожденных своих детей для крещения и причащения, но и с полным доверием обращаются к священнику в случаях болезни кого-нибудь из семейных. При этом мы считаем уместным и нужным заметить, что к новой вере сознательно относятся только дети новокрещен, получающие в школе истинное понятие о христианстве, отцы же и матери их не забывают совершенно старой своей веры, а только сближают ее в своих представлениях с новою и таким образом вступают на столь известный в истории распространения христианства, особенно в России, путь «двоеверия». О. Покровского, наприм., калмыки и сибо иначе и не называли заочно, как «русским ламою» [священник Катты-Курганского укрепления о. Зеленецкий также передал мне, что местные сарты-мусульмане величают его русским «ишаном»]. Но мы не можем при этом не упомянуть, что все эмигранты, особенно калмыки и сибо, как будто бы гораздо легче сближаются с православным христианством, чем мусульмане: существование у буддистов изображений пролагает в их сердцах путь к почитанию св. икон, чего не бывает с мусульманами. Нам известно, с каким трудом почитание св. икон распространяется среди новокрещенных татар-мусульман в Казанском крае и с каким глумлением относятся они к православно-христианским процессиям с св. иконами. Не то с новокрещенными калмыками и сибо. В Сарканском выселке после посева хлеба бывает ежегодное празднество по случаю принесения из Копала Абалакской иконы Божией матери. Встреча этой иконы, по словам о. Покровского, торжественна и трогательна: все жители выселка, от мала до велика, выходят навстречу к иконе за версту и более, и потом с пением церковных песней несут ее в сарканскую церковь… Калмыки и сибо также выходят с своими детьми на встречу иконы и падают на землю с благоговейным чувством веры и почтения к этой величественной блистающей золотом иконе. Этот факт в миссионерском отношении замечателен, по нашему мнению, особенно по сравнению его с противоположными фактами из религиозной жизни наших казанских крещеных татар, не сумевших додуматься до более приличных выражений для св. икон, как «образ-лопата» и под.
Нам должно быть понятно, что и по принятии христианства даур-солоны как шаманисты проявляют менее религиозности, чем эмигранты буддисты; но зато первые отличаются бо́льшим умственным развитием и удобнее поддаются чисто рассудочным объяснениям новой веры. На исполнение христианских религиозных обрядов даур-солоны смотрят как на неизбежное требование закона и, по-видимому, не имеют никакой веры в спасительную силу христианских таинств. Вследствие такого различия в нравственном характере сарканских новокрещен, и священник-миссионер употреблял для духовного воздействия на них неодинаковые средства: по отношению к калмыкам и сибо он старался о духовном перевоспитании их в духе православной христианской церкви, об уничтожении в их религиозном сознании буддийских представлений и о замене их христианскими; в отношении же шаманистов даур-солонов миссионер заботился о передаче и уяснении им христианского миросозерцания и о внушении им христианско-церковного взгляда на обрядность христианства. Кроме того, о. Покровскому предстояла еще очень трудная, но неизбежная в его положении задача — располагать к себе тех новокрещен, которые прежде были духовными лицами и которые как до принятия христианства, так и после перемены старой своей веры стояли во главе остальной массы и всегда были авторитетными лицами в глазах последних. Общим же в отношении всех эмигрантов орудием у о. Покровского служили и служат школа и церковь.
На таких именно началах основалась миссионерская деятельность о. Покровского в отношении его новокрещенных пасомых; усердие последних к церкви и школе, соединенное с личным доверием к самому о. Покровскому, и желание их всех видеть в своих детях новых людей и новых верующих служило для него лучшим доказательством успехов его деятельности.
Чтобы судить о результатах этой деятельности, достаточно, на основании слов о. Покровского, сказать, что за минувшее пятилетие (т. е. с 1869 по 1874 г.) мужская школа в Саркане воспитала 89 человек, из которых многие вышли не только умеющими хорошо говорить по-русски и достаточно грамотными, но и сознательно верующими, преданными православной вере христианской. Таким особенно воспитался новокрещенный из солонов Михаил Букинга, ныне исправляющий при церкви должность псаломщика. Из того же числа бывших воспитанников школы пять человек исполняют в церкви обязанности певцов при богослужении. А главное, в домашнем, семейном быту своем бывшие воспитанники школы служат уже руководителями христианской веры для своих родных. О. Покровскому отрадно было видеть, если какой-нибудь калмык или солон, бывший назад тому пять лет еще полудиким язычником, начинал после того сознательно исполнять обязанности восприемника при таинстве крещения в среде новокрещенных, при чем сам читал символ православной веры!
Сердечное расположение эмигрантского населения в Саркане к православной вере также было очевидно в его время для каждого: каждое воскресенье и каждый праздник можно было встретить за литургией несколько человек новокрещенных, особенно женщин с грудными малютками и вообще с маленькими детьми, которых они любят приносить к причастию. При этом нельзя не указать на ту обращающую на себя внимание особенность, что все дети новокрещен причащались положительно без всякого с их стороны сопротивления и обычных у русских детей при этих случаях плача и крика. Точно такое же расположение и любовь к вере видны были в большинстве эмигрантов и при посещении их домов со св. крестом в праздники, а также и при других случаях общественного богослужения.
Новокрещенные, бывшие некогда духовными лицами в буддизме и шаманстве, как, например, новокрещенные ламы, и поныне продолжают вести безбрачную жизнь; они не теряют и ныне своего прежнего значения в эмигрантском населении как искусные, по мнению эмигрантов, врачи. Может быть даже, что некоторые из них задерживают в язычестве старое, отживающее поколение эмигрантов; но это противодействие, как остаток языческого мрака, имеет вообще весьма мало влияния на всю массу новокрещенных. Таковы вообще видимые результаты деятельности миссионеров среди эмигрантского населения Саркана!
Кроме 669 человек обоего пола, водворившихся в Саркане, остальные новокрещенные, причислившиеся ныне к выселкам Карабулакскому и Коксуйскому, вошли в состав коксуйского прихода и состоят под наблюдением коксуйского священника Знаменского, — и есть полная надежда на их обрусение и оправославление. Словом, дело обрусения и воспитания в истинах христианства эмигрантов в Копальском округе поставлено уже на прочные начала, и, следовательно, цель, с которою в этом округе учреждено миссионерство, — эта высокая цель ныне наполовину уже достигнута, несмотря на все стеснительные и вообще неблагоприятные условия, которыми сказались для миссионерства в течение минувших пяти лет последние 1872 и 1873 годы.
В настоящее время, вследствие все более и более накопляющихся фактов, настоятельно требует разрешения новый вопрос, именно вопрос о расширении в Семиречье настоящей деятельности миссионерства и о постановке его на более широких основаниях.
В 1875 г. о. Покровский писал, что усердие сарканских прихожан, как казаков, так и калмыков, к храму Божию вполне замечательно. В 1873 г. они облагообразили церковную ограду, развели в ней хороший сад, за которым присматривал особый поливальщик, нанятый за 200 п. пшеницы; в 1874 г. они пожертвовали 100 четвертей пшеницы на приобретение в Кульдже колокола, а в 1875 г. выстроили на свой же счет каменную колокольню к церкви. Точно так же возрастало и усердие прихожан сарканских к посещению церковных богослужений: русские заохочены были к хождению в церковь объяснением Евангелия, происходившим за каждою литургиею, а калмыки — пением церковных песней на левом клиросе на калмыцком языке [Считаем нужным заметить здесь, что для церковного пения о. Покровский употреблял готовые тексты из переводов покойного преосвящ. Нила; а переводы эти, кажется, не особенно удовлетворительны в отношении церковной терминологии, заимствованной из буддийского вероучения. Как на пример укажем на слово «Боже», переведенное у преосвящ. Нила распространенным у буддистов выражением «бурхан», что неудобно.]. Школы сарканские, особенно в зимнее время, оживают: теплые, светлые и просторные комнаты их были посещаемы 54 мальчиками (31 русск. и 23 калм.) и 15 девочками; христианские обязанности исполняются ими весьма охотно, что объясняется как личным религиозным усердием их, так и бесплатным совершением у них всех христианских треб. Новообращенных было в 1875 г. двое: кульджинский калмык и киргиз. Как на пример сближения калмыков с русскими можно указать на брак одного калмыка с дочерью казака. В 1875 году все копальские эмигранты уже приняли св. крещение, а кульджинские имели уже свою церковь и своего священника-миссионера, что и объясняет значительное число новокрещенных в этом году.
ОКОНЧАНИЕ