Китайские эмигранты в Семиречье и распространение среди них православия (3)

После просвещения эмигрантов св. крещением, томское епархиальное начальство не оставило их без духовного руководителя, а озаботилось назначить к ним постоянного духовного пастыря и учителя и открыть среди них христианскую школу. 2-го августа 1868 года был определен к поселившимся около Саркана новокрещенным священник с званием миссионера, о. Диомид Чернявский, которому поручалось и заведывание школою. На содержание ему назначено было священнического жалованья 300 руб. в год и учительского 400 руб. Получивши назначение, о. Чернявский прибыл к месту нового своего служения — в Саркан — в конце августа того же 1868 года, но не встретил здесь ничего благоприятного для высокого своего служения и ничего утешительного лично для себя. Эмигранты, к которым он был послан, жили в то время не в самом выселке Сарканском, а в степи, верстах в 4—5-ти от выселка, где, впрочем, проживала только половина всех новокрещенных эмигрантов, которых обязан был воспитывать духовно о. Чернявский; другая половина их кочевала в разных местностях Копальского и Сергиопольского уездов Семиреченской области, и потому сам о. миссионер не мог иметь постоянного пристанища. Кроме того, в Сарканском выселке не было в то время ни церкви, ни школы… И новокрещенные христиане были не младшими братьями казаков, а их поденщиками; и священник Чернявский был не миссионером-благотворителем новокрещенных, не деятельным защитником их интересов, а безмолвным зрителем их страданий. Его собственная материальная необеспеченность, бедность, с которою пришлось бороться ему, семейному человеку, не получавшему даже и назначенного ему содержания [назначенное ему содержание он получил ровно чрез семь месяцев после своего поступления в Саркан, в августе 1869 года, когда должен был уехать обратно в Томскую епархию], словом, безвыходная нужда и нищета обезоруживали о. Чернявского в его отношениях с грубыми казаками-сарканцами, подаяниями которых он питался с своим семейством, буквально выпрашивая у них каждую крупицу.

Следующая выдержка из письма о. Чернявского от 7 февраля 1869 года к некоему Вл. Н. показывает, в каком печальном положении находился он на первых порах своей новой службы.

«Считаю за лишнее, — писал о. Чернявский, — говорить Вам, как человеку хорошо знакомому с жизнью, насколько трудно семейному человеку (каков я) идти неуклонно к благой и высокой цели, когда мысль очень часто должна заниматься вопросом: „Как бы справиться с окончательным безденежьем?“ Вам известно, что я не могу рассчитывать на доходы от прихожан. Мои прихожане сами нуждаются в доброхотных подаяниях, мое единственное обеспечение — жалованье. Назначение быть священником для новокрещенных калмыков и учителем в школе для калмыцких детей я получил 2 августа 1868 года, но жалованья до сих пор не получал ни одной копейки. Что я человек небогатый (положительно можно сказать — бедный), в этом я уверял (NN) и просил его позаботиться об устранении от меня такого безвыходного положения, в каком я теперь нахожусь (назавтра я остаюсь без копейки и должен приниматься за продажу нужной для семьи одежды на пропитание ее)…» Грустны положения подобного рода и не безопасны для пастыря юных чад Христовой церкви!

«Из Верного я имею частные сведения, что будто бы в Семиреченском областном правлении для меня получено пособие в 378 р. Я эти деньги до сих пор не получал. Не знаю, насколько справедливы эти сведения, но мне при крайней нужде приходится хвататься за них. Нельзя ли будет Вам, добрый Вл. Н., чрез своих верненских знакомых узнать, насколько справедливы полученные мною сведения, и, если они справедливы, ускорить высылку 378 р. мне, чрез что я избавлюсь от необходимости продавать нужные вещи за бесценок?»

К этим внешним неблагоприятным обстоятельствам, печально отражавшимся на душевном состоянии о. Чернявского [он доведен был почти до умопомешательства, которое имело у него характер строго религиозный; он молчал, плакал, ел когда ему давали и сколько давали…], нужно прибавить и то невыгодное для успехов его миссионерской деятельности обстоятельство, что сам он не знал ни одного из тех инородческих наречий, на каких говорили новокрещенные, и даже не имел у себя переводчика. Много ли доброго и полезного для новокрещенных мог сделать при такой печальной обстановке своей жизни священник-миссионер, не встречавший нравственной поддержки даже и в русских казаках Сарканского выселка?! Чтобы судить о сарканских казаках и об отношениях их к о. Чернявскому, необходимо упомянуть здесь о следующем прискорбном факте. Когда о. Чернявский приехал к сарканским новокрещенным в звании миссионера-священника, сарканские казаки были прихожанами соседней, лепсинской церкви. Чувствуя неудобство обращаться за удовлетворением религиозных своих потребностей к лепсинскому священнику по отдаленности Саркана от Лепсы [Лепсинская станица находится к северо-востоку от Сарканской станицы, в 65-ти верстах от последней], они просили о. Чернявского исполнять у них духовные требы и с своей стороны предложили ему общественную квартиру бесплатно. О. Чернявский добросовестно исполнял пастырские свои обязанности у сарканских казаков до самого своего отъезда из Саркана. Но когда он решил оставить Саркан и православно-русские казаки узнали, что ему выдан годовой оклад жалованья, получения которого он с таким нетерпением ждал около года, тогда казаки самым наглым образом вынудили его заплатить сарканскому обществу за все время проживания своего в отведенной ему тем же обществом бесплатно квартире… Как такой факт мог отразиться на душевном состоянии о. Чернявского, понятно каждому. Понятно и то, что от о. Чернявского нельзя было ожидать широкой и плодотворной деятельности на миссионерском поприще в Саркане при столь неблагоприятных для него обстоятельствах. Ему приходилось, с одной стороны, возделывать совершенно девственную ниву инородческую, но для этого у него не было необходимых орудий; с другой стороны, ему нужно было очищать заросшую тернием грубости и религиозного невежества ниву казацкую, но тут он падал в изнеможении своего скорбящего духа, подавленного семейными и служебными заботами… Однако при всех неблагоприятных для него обстоятельствах он оставил после себя два памятника своей страдальческой жизни в Саркане: при нем было устроено из кошмы помещение для церкви, и он же первый основал в Саркане христианскую школу, которая послужила началом распространения русско-христианской грамотности среди сарканских новокрещенных. Эти два памятника лучше всего свидетельствуют о том, что может сделать искренно относящийся к своему делу миссионер, при самых даже неблагоприятных условиях для своей тяжелой, мало кому понятной деятельности. Да будет же добрая память о первом труженике на невозделанной почве водворения христианства среди китайских эмигрантов Семиреченской области Туркестанского края! [В настоящее время о. Чернявский проживает в Томской губернии и состоит штатным священником в одном из приходов Томской епархии].

По отъезде о. Чернявского из Саркана на его место назначен был священник-миссионер о. Вл. Гавр. Покровский. Он прибыл к месту своего назначения в августе 1869 года. И этому продолжателю недавно начатой миссионерской деятельности среди новокрещенных пришлось вынести большую борьбу с окружающими обстоятельствами, прежде чем поставить свою деятельность в нормальное положение и утешаться ее успехами.

О. Покровский, прибывши в Саркан, застал эмигрантов все еще живущими в степи, в 4—5 верстах от выселка; церковь помещалась в том же кошомном здании; обучение детей эмигрантов производилось в вольнонаемных неудобных квартирах; помещения для священника не было, ни казенного, ни общественного. К этим материальным неудобствам, какие приходилось испытывать о. Покровскому, по приезде в Саркан присоединялись еще невзгоды нравственные, представляемые русским казаческим населением Саркана. Сарканские казаки до 1868 года жили в течение 12-ти лет без церкви и без священника, и в этот продолжительный период привыкли к своему беспастырскому, внецерковному состоянию. Среди них, вследствие такой обстановки их религиозно-нравственного быта, укоренился раскол, побудивший и не отпавших еще от церкви к грубому отношению их к церкви и священнику, и ослаблял нравственное влияние последнего. В то же время это зараженное расколом и загрубелое в религиозно-нравственном отношении казачество вредно влияло и на новокрещенных, показывая им примеры самой дикой необузданности. Так, напр., в 1868 году казак Назар, очевидно, зараженный духоборческою ересью, разбил св. икону, ударив ее об пол; в 1869 году казак Ольшанский внушал эмигрантам, что они молятся не истинным иконам, а ложным, что они молятся диаволу, но не Богу; в том же 1869 году православные сарканские казаки затратили на свои нужды все церковные деньги, которые только по распоряжению семиреченского военного губернатора были с них взысканы; в 1870 году из-под казачьего караула пропала церковная кружка с сборными деньгами, взысканными с казаков по распоряжению того же губернатора и пр. т. п.


Казаки и китайцы (илл. из книги Гийома Капю „La toit du monde“, 1890)

Приведенные факты достаточно характеризуют русское население Саркана; сарканское казачество, очевидно, не только не могло помогать священнику-миссионеру в его тяжкой задаче просвещения православною христианскою верою и обрусения эмигрантов, но и отвлекало значительную долю энергии священника на ослабление их вредного нравственного влияния на эмигрантов. Последним предстояло, кроме того, еще освободиться и вообще от тяжелого гнета бедности, и от материальной зависимости от казаков, которые были и богаче и состоятельнее эмигрантов и держали в своих руках общественную власть. Казакам было выгодно держать эмигрантов в зависимости от себя и не хотелось признавать их не только равноправными гражданами, но и братьями по вере, к которым следовало обращаться с братскою христианскою любовью. Поэтому, когда эмигранты оправились от своей бедности и начали заявлять свои гражданские права, казаки отнеслись к этому враждебно, и священнику-миссионеру, ставшему на сторону правых, предстояло рассориться с казацким населением Саркана, что, очевидно, не могло не отразиться невыгодно не только на материальном благосостоянии священника, но и на его душевном спокойствии. К счастью его, все эти неурядицы уладились при терпении о. Покровского и его уменьи уладить дело, к которому он был приставлен и к которому относился душевно, с искреннею преданностью.

Миссионерская деятельность о. Покровского среди новокрещенных началась с утверждения их в православно-христианской вере, которую они приняли, но не разумели. Сознавая всю трудность духовного перерождения человека, особенно пожилого, сроднившегося с своим миросозерцанием, о. Покровский с самого вступления своего на место духовного пастыря сарканских новокрещен обратил внимание свое преимущественно на молодое поколение эмигрантов и к их утверждению в новой вере избрал вернейшее средство — образование их в духе христианской церкви в устроенной о. Чернявским школе. Эмигрантских детей он завлекал в школу подарками азбук, карандашей, картинок религиозного содержания, и дети мало-помалу, вместе с обучением грамоте, заучивали христианские молитвы и привыкали к христианским обрядам. В школе же они узнавали русские названия дней и месяцев, знакомились с русским летосчислением и вообще с разговорным русским языком. Но что гораздо важнее в положении эмигрантов — в школе и чрез школу они сближались с церковью. Прежняя кошомная церковь не могла, разумеется, производить на них особенного впечатления, имея такой убогий вид; но зато внутреннее устройство церкви тем сильнее поражало их детски-любознательную душу, а церковная служба и особенно пение трогали их сердце, и эмигранты привыкли к христианскому храму, полюбили его так же, как любили они школу, и начали охотно посещать его каждый воскресный и праздничный день. В 1869 году на праздник Р. Хр. обучавшиеся в школе дети эмигрантов уже ходили по выселку «славить Христа», и замечательно — те же казаки ласково принимали их и дарили им деньги за пропетый гимн во славу Христа. В Великий пост они говели, исповедывались и приобщались св. таин. Чрез детей, учеников школы, христианское влияние проникло и в самые семьи эмигрантов: в семействах, дети которых обучаются в школе, уже с большим благоговением относятся к розданным им св. иконам, правильнее изображают на себе крестное знамение, а в праздники зажигают восковые свечи пред иконами.


В. В. Верещагин. Дети племени солонов. 1869—1870

О состоянии этой школы мы имеем некоторые официальные сведения, которые считаем нужным привести здесь. Как видно из записки старшего чиновника особых поручений при туркестанском генерал-губернаторе г. Бродовского, написанной в виде отчета по поводу произведенного им в 1870 году по поручению туркестанского генерал-губернатора осмотра школ Семиреченской области, — в Сарканском выселке существовали две школы: одна для детей казаков, а другая для детей китайских эмигрантов, поселившихся в выселке. Обе эти школы были открыты в 1868 году миссионером Чернявским и существовали каждая отдельно, как по ненахождению в выселке достаточно просторного помещения для совместной школы, так и по неудобству вести одновременно обучение русских детей и детей эмигрантов, совершенно незнакомых с русскою разговорною речью. В 1870 г. в обеих школах преподавал закон Божий местный священник-миссионер, о. Покровский, а в школе для детей эмигрантов он заправлял один всею учебною и воспитательною частью. Относясь к своему делу с особенным усердием, о. Покровский имел весьма доброе влияние и на русскую (казачью) школу, а особенно на эмигрантскую. Эта последняя школа была открыта в ноябре 1868 года и в 1870 г. не имела еще своего здания, а помещалась на квартире. Во время осмотра этой школы г. Бродовским в ней обучалось 28 мальчиков, сыновей даур-солонов и чахар-калмыков. Ученики школы не овладели еще тогда вполне русским языком, но приятно и неожиданно удивили ревизующего школу своим хорошим чтением и письмом по-русски, своим достаточным развитием и очень порядочным хоровым пением молитв, и все это г. Бродовский всецело приписал заведывающему школою, о. Покровскому. Г-н Бродовский заметил между прочим, что ученики из чахар-калмыков труднее справляются с русскою речью, чем дети даур-солонов, и объяснил это разобщенностью чахар-калмыков с русским населением выселка [смотр. Дело канцелярии туркестанского генерал-губернатора № 46, отд. 3, л. 15—17]. В 1871 году эту школу посещали уже до 50 учеников, в числе которых были и десятилетние дети, и двадцатилетие юноши, и даже женатые, — и своими успехами обратили на себя внимание военного губернатора области, который в начале 1871 года одного старшего и лучшего воспитанника утвердил помощником преподавателя в школе, а другого церковным старостою, с предоставлением ему права носить форменный кафтан. Независимо от успехов учеников школы, о. Покровского радовало и то, что самое помещение школы улучшилось, что было наконец устроено довольно удобное и поместительное из сырцового кирпича помещение для мужской эмигрантской школы. В 1871 г. неподалеку от этой школы членом Семиреченского братства, копальским 1 гильдии купцом Вас. Петр. Кузнецовым выстроено было из сырцового кирпича здание для женской эмигрантской школы, которую почтенный строитель снабдил швейною машиною и содержание которой принял на свой счет. Кроме того, он постоянно оказывал свое благотворительное внимание не только этой школе, но и мужской [во внимание к пожертвованиям и постоянному обеспечению женской сарканской школы купцом Кузнецовым, военный губернатор Семиреченской области генерал-лейтенант Гер. Алек. Колпаковский исходатайствовал, в мае 1871 года, у туркестанского генерал-губернатора разрешение на наименование этой школы Ксениевской, как желал этого г. Кузнецов для воспоминания о своей супруге Ксении (см. Дело канцелярии турк. генерал-губернат. № 25, отд. 3, л. 188)]. Для последней он выписал хорошие географические карты. Одновременно с заботами о благоустройстве местной школы о. Покровский неусыпно хлопотал и о благоустройстве церкви, которая столь важную услугу оказывала ему в его просветительной деятельности среди эмигрантов. И старания его не остались бесплодными: на первый раз кошомная церковная постройка была заменена тесовою, в 1873 году была обнесена кругом деревянною оградою и обсажена тополями, черемухой и дикими яблонями, так что сделалась лучшим украшением станицы; внутри церковь украсилась великолепной утварью. Рядом с нею в 1874 году была уже начата постройка каменной церкви.

Чтобы дать возможность научиться чему-нибудь полезному в жизни и устаревшим уже для грамоты эмигрантам, в Сарканском выселке открыта была, на средства Семиреченского церковного братства, ремесленная школа, в которой в 1871 году обучались сапожному и столярному ремеслу до 20-ти взрослых эмигрантов.

Словом, в 1871 году о. Покровский имел удовольствие — утешаться успехами и поведением детей новокрещенных, сознательно полюбивших церковь и школу и начавших уже оказывать благотворное влияние и на своих родителей, ослабляя в них языческие обычаи и верования. Кроме того, в этом же году свящ. Покровским были просвещены св. крещением несколько человек китайских эмигрантов, проживавших в выселке. Но миссионерская деятельность о. Покровского в Сарканском выселке не была одиночным явлением в церковной жизни Семиреченской области; случаи принятия христианской веры эмигрантами были и в других местностях области, как это видно, между прочим, из официального документа. В извлечении из всеподданнейшего отчета обер-прокурора Святейшего Синода отмечена в следующих словах семиреченская миссионерская деятельность: «Просвещение св. верою китайских эмигрантов в Семиреченской области, при помощи Божией, продолжалось и в 1871 году. Благоустроенное положение эмигрантов в Сарканском выселке, наглядно представляя их соплеменникам превосходство христианской жизни под сению русского правительства, содействует успешному распространению христианства между ними. В январе минувшего года 33 китайских переселенца из рода солонов и одна киргизка, проживавшие на границе нашего Южно-Тарбагатайского отряда, близ укрепления Бахтинского, заявили нашему пограничному начальству о своем желании принять христианство и перейти в русское подданство. Священник Уржарской станицы, получив об этом известие, немедленно отправился (за 110 верст) в Бахтинское укрепление и, по надлежащем приготовлении, 17-го января совершил над ними св. таинство крещения. Тут были и младенцы, и семидесятилетние старцы. Во время совершения св. таинства взрослые правильно осеняли себя крестным знамением и молились. На другой день все новопросвещенные св. крещением приняли присягу на подданство России и ее правительству и дали подписки жить на местах, которые отведены будут им тамошним начальством. Сверх сего, в самом Сарканском выселке миссионером-священником Покровским просвещено св. верою 85 человек китайских эмигрантов. Многие из учеников школы выучились уже говорить по-русски, читать, писать, и познакомились с арифметикой. Все ученики из эмигрантов прилежно посещают школу, сознательно полюбили церковь, любят церковное пение, и многие выучились петь обедню» [извлечение из всеподданнейшего отчета обер-прокурора Святейшего Синода за 1871 г., гл. «Успехи христианства в Семиреч. области»].


Калмыцкое жилище. Каркаралинский уезд, 1897

Относясь с любовью к своему делу, о. Покровский не пропускал ни одного удобного случая, когда представлялась ему возможность сообщить новокрещенным что-нибудь полезное. В 1871 году эмигранты жили еще в степи, а не в самом выселке. Приезжая на праздник к ним, о. Покровский подолгу засиживался в их землянках, разговаривая с ними и с их детьми, которых он, кроме того, заставлял прочитывать что-нибудь из книги. В это время он к своей радости замечал, с каким любопытством и удовольствием отцы и матери смотрели на своих детей во время чтения ими книг и как незаметно быстро летело время в его миссионерских беседах с отцами и матерями, интересовавшимися знать, что читают их дети. Но этого утешения о. Покровский дождался не вдруг… В первые два года по его приезде в Саркан эмигранты не вполне доверяли ему, как новому человеку, особенно в деле веры и совести. Но тем не менее, замечая искреннюю любовь к себе священника и знакомясь с новой верой, они не только охотно приносят рожденных своих детей для крещения и причащения, но и с полным доверием обращаются к священнику в случаях болезни кого-нибудь из семейных. При этом мы считаем уместным и нужным заметить, что к новой вере сознательно относятся только дети новокрещен, получающие в школе истинное понятие о христианстве, отцы же и матери их не забывают совершенно старой своей веры, а только сближают ее в своих представлениях с новою и таким образом вступают на столь известный в истории распространения христианства, особенно в России, путь «двоеверия». О. Покровского, наприм., калмыки и сибо иначе и не называли заочно, как «русским ламою» [священник Катты-Курганского укрепления о. Зеленецкий также передал мне, что местные сарты-мусульмане величают его русским «ишаном»]. Но мы не можем при этом не упомянуть, что все эмигранты, особенно калмыки и сибо, как будто бы гораздо легче сближаются с православным христианством, чем мусульмане: существование у буддистов изображений пролагает в их сердцах путь к почитанию св. икон, чего не бывает с мусульманами. Нам известно, с каким трудом почитание св. икон распространяется среди новокрещенных татар-мусульман в Казанском крае и с каким глумлением относятся они к православно-христианским процессиям с св. иконами. Не то с новокрещенными калмыками и сибо. В Сарканском выселке после посева хлеба бывает ежегодное празднество по случаю принесения из Копала Абалакской иконы Божией матери. Встреча этой иконы, по словам о. Покровского, торжественна и трогательна: все жители выселка, от мала до велика, выходят навстречу к иконе за версту и более, и потом с пением церковных песней несут ее в сарканскую церковь… Калмыки и сибо также выходят с своими детьми на встречу иконы и падают на землю с благоговейным чувством веры и почтения к этой величественной блистающей золотом иконе. Этот факт в миссионерском отношении замечателен, по нашему мнению, особенно по сравнению его с противоположными фактами из религиозной жизни наших казанских крещеных татар, не сумевших додуматься до более приличных выражений для св. икон, как «образ-лопата» и под.

Нам должно быть понятно, что и по принятии христианства даур-солоны как шаманисты проявляют менее религиозности, чем эмигранты буддисты; но зато первые отличаются бо́льшим умственным развитием и удобнее поддаются чисто рассудочным объяснениям новой веры. На исполнение христианских религиозных обрядов даур-солоны смотрят как на неизбежное требование закона и, по-видимому, не имеют никакой веры в спасительную силу христианских таинств. Вследствие такого различия в нравственном характере сарканских новокрещен, и священник-миссионер употреблял для духовного воздействия на них неодинаковые средства: по отношению к калмыкам и сибо он старался о духовном перевоспитании их в духе православной христианской церкви, об уничтожении в их религиозном сознании буддийских представлений и о замене их христианскими; в отношении же шаманистов даур-солонов миссионер заботился о передаче и уяснении им христианского миросозерцания и о внушении им христианско-церковного взгляда на обрядность христианства. Кроме того, о. Покровскому предстояла еще очень трудная, но неизбежная в его положении задача — располагать к себе тех новокрещен, которые прежде были духовными лицами и которые как до принятия христианства, так и после перемены старой своей веры стояли во главе остальной массы и всегда были авторитетными лицами в глазах последних. Общим же в отношении всех эмигрантов орудием у о. Покровского служили и служат школа и церковь.

На таких именно началах основалась миссионерская деятельность о. Покровского в отношении его новокрещенных пасомых; усердие последних к церкви и школе, соединенное с личным доверием к самому о. Покровскому, и желание их всех видеть в своих детях новых людей и новых верующих служило для него лучшим доказательством успехов его деятельности.

Чтобы судить о результатах этой деятельности, достаточно, на основании слов о. Покровского, сказать, что за минувшее пятилетие (т. е. с 1869 по 1874 г.) мужская школа в Саркане воспитала 89 человек, из которых многие вышли не только умеющими хорошо говорить по-русски и достаточно грамотными, но и сознательно верующими, преданными православной вере христианской. Таким особенно воспитался новокрещенный из солонов Михаил Букинга, ныне исправляющий при церкви должность псаломщика. Из того же числа бывших воспитанников школы пять человек исполняют в церкви обязанности певцов при богослужении. А главное, в домашнем, семейном быту своем бывшие воспитанники школы служат уже руководителями христианской веры для своих родных. О. Покровскому отрадно было видеть, если какой-нибудь калмык или солон, бывший назад тому пять лет еще полудиким язычником, начинал после того сознательно исполнять обязанности восприемника при таинстве крещения в среде новокрещенных, при чем сам читал символ православной веры!

Сердечное расположение эмигрантского населения в Саркане к православной вере также было очевидно в его время для каждого: каждое воскресенье и каждый праздник можно было встретить за литургией несколько человек новокрещенных, особенно женщин с грудными малютками и вообще с маленькими детьми, которых они любят приносить к причастию. При этом нельзя не указать на ту обращающую на себя внимание особенность, что все дети новокрещен причащались положительно без всякого с их стороны сопротивления и обычных у русских детей при этих случаях плача и крика. Точно такое же расположение и любовь к вере видны были в большинстве эмигрантов и при посещении их домов со св. крестом в праздники, а также и при других случаях общественного богослужения.

Новокрещенные, бывшие некогда духовными лицами в буддизме и шаманстве, как, например, новокрещенные ламы, и поныне продолжают вести безбрачную жизнь; они не теряют и ныне своего прежнего значения в эмигрантском населении как искусные, по мнению эмигрантов, врачи. Может быть даже, что некоторые из них задерживают в язычестве старое, отживающее поколение эмигрантов; но это противодействие, как остаток языческого мрака, имеет вообще весьма мало влияния на всю массу новокрещенных. Таковы вообще видимые результаты деятельности миссионеров среди эмигрантского населения Саркана!

Кроме 669 человек обоего пола, водворившихся в Саркане, остальные новокрещенные, причислившиеся ныне к выселкам Карабулакскому и Коксуйскому, вошли в состав коксуйского прихода и состоят под наблюдением коксуйского священника Знаменского, — и есть полная надежда на их обрусение и оправославление. Словом, дело обрусения и воспитания в истинах христианства эмигрантов в Копальском округе поставлено уже на прочные начала, и, следовательно, цель, с которою в этом округе учреждено миссионерство, — эта высокая цель ныне наполовину уже достигнута, несмотря на все стеснительные и вообще неблагоприятные условия, которыми сказались для миссионерства в течение минувших пяти лет последние 1872 и 1873 годы.

В настоящее время, вследствие все более и более накопляющихся фактов, настоятельно требует разрешения новый вопрос, именно вопрос о расширении в Семиречье настоящей деятельности миссионерства и о постановке его на более широких основаниях.

В 1875 г. о. Покровский писал, что усердие сарканских прихожан, как казаков, так и калмыков, к храму Божию вполне замечательно. В 1873 г. они облагообразили церковную ограду, развели в ней хороший сад, за которым присматривал особый поливальщик, нанятый за 200 п. пшеницы; в 1874 г. они пожертвовали 100 четвертей пшеницы на приобретение в Кульдже колокола, а в 1875 г. выстроили на свой же счет каменную колокольню к церкви. Точно так же возрастало и усердие прихожан сарканских к посещению церковных богослужений: русские заохочены были к хождению в церковь объяснением Евангелия, происходившим за каждою литургиею, а калмыки — пением церковных песней на левом клиросе на калмыцком языке [Считаем нужным заметить здесь, что для церковного пения о. Покровский употреблял готовые тексты из переводов покойного преосвящ. Нила; а переводы эти, кажется, не особенно удовлетворительны в отношении церковной терминологии, заимствованной из буддийского вероучения. Как на пример укажем на слово «Боже», переведенное у преосвящ. Нила распространенным у буддистов выражением «бурхан», что неудобно.]. Школы сарканские, особенно в зимнее время, оживают: теплые, светлые и просторные комнаты их были посещаемы 54 мальчиками (31 русск. и 23 калм.) и 15 девочками; христианские обязанности исполняются ими весьма охотно, что объясняется как личным религиозным усердием их, так и бесплатным совершением у них всех христианских треб. Новообращенных было в 1875 г. двое: кульджинский калмык и киргиз. Как на пример сближения калмыков с русскими можно указать на брак одного калмыка с дочерью казака. В 1875 году все копальские эмигранты уже приняли св. крещение, а кульджинские имели уже свою церковь и своего священника-миссионера, что и объясняет значительное число новокрещенных в этом году.

ОКОНЧАНИЕ