Часть 2. Часть 3. Часть 4.
Судьба забросила меня за границу в то время, когда генерал Скобелев готовился нанести текинцам решительный удар у Геок-Тепе.
При формировании экспедиции я просил перевода в одну из частей ее состава, но получил отказ.
Читая в иностранных газетах про лихие дела наших молодцов, я всею душой рвался туда, а когда узнал о том, что составляло еще тайну в России: о решительном движении к Геок-Тепе и ожидаемом обложении, я в тот же день выехал из Парижа в Россию.
Вернувшись на родину, я не знал еще, что предпринять, чтобы попасть в передовой отряд, но когда была получена телеграмма об обложении так дорого стоившей нам текинской твердыни, я не медля обсудил, а чрез три дня привел в исполнение мелькавший у меня план: ехать волонтером в Ахал-Теке и, с разрешения генерала Скобелева, принять участие в делах либо как начальник части, либо как простой солдат.
Я высказал свою мысль нескольким товарищам. Двое из них решились попытать счастье вместе со мною: мой двоюродный брат Тр., отставной штаб-ротмистр, послуживший в гвардии, а затем в Сибирском казачьем войске, и С., бывший лицеист, сделавший Турецкую кампанию вольноопределяющимся в 3й стрелковой бригаде и вышедший затем в отставку для поступления опять на службу по гражданскому ведомству. Тр. и С. ребята дюжие, развитые, товарищи, на которых положиться можно смело.
После данного нам в городе X. товарищами и близкими знакомыми роскошного прощального обеда, мы, 23 декабря 1880 года, веселые, счастливые и с верой в успех нашего предприятия сели в вагон и помчались на юг.
Недолго держалась в нас эта вера: на следующий день мы вопреки ожиданиям вынуждены были остановиться в Ростове почти на сутки: оказалось, что поезд из города X. в Ростов шел по новому расписанию, а из Ростова во Владикавказ по старому, вследствие чего наш поезд пришел чрез полчаса по отбытии владикавказского.
Во Владикавказе новое разочарование: мы думали здесь купить лошадей и следовать безостановочно в Петровск и далее в Красноводск, полагая, что между Петровском в Красноводском постоянные сообщения. Не думали мы, что Закаспийский отряд сообщается с Россией только два раза в месяц. Нам передали, что чрез каждые две недели один пароход отходит из Баку в Красноводск и на обратном пути огибает весь берег Персии, другой идет из Баку в Решт, Астрабад, Чикишляр, и только чрез неделю приходит в Красноводск.
Мы надеялись во Владикавказе получить сведения о рейсах пароходов, о способах сообщений, о том, нужно ли приобрести лошадей здесь или можно найти таковых в Петровске или в Красноводске. Увы, несмотря на любезность атамана, его начальника штаба и всеми любимого и уважаемого полицеймейстера полковника Акимова, мы ничего положительно узнать не могли.
Мы телеграфировали комендантам Баку и Петровска, прося сообщить об отправлении пароходов в Красноводск. Ждем день, другой, третий, наконец из Баку получаем ответ, что пароход отходит 6 января из Баку в Красноводск; из Петровска же нам сообщает заведующий передвижением войск, что с Красноводском никаких сообщений не имеется. Решились ехать в Баку чрез Темир-Хан-Шуру. Лошадей советовали нам купить в Чечне.
В эти три дня, проведенные против воли во Владикавказе, мы снарядились окончательно; купили седла, бурки, холодное оружие, куржумы (переметные сумы) — предметы, необходимые для путешествия в стране, где кроме верховых лошадей нет других средств для передвижений, и возможность встречи с неприятелем необходимо иметь в виду. Владикавказ пользуется заслуженною известностью по своим шорным изделиям и буркам.
Владикавказ
Начиная с Владикавказа, мы ознакамливались с забываемым уже в России гостеприимством: предупредительность, радушие кавказцев ставят даже в неловкое положение человека, привыкшего к сухим, эгоистическим отношениям, проникшим с цивилизованного Запада, чрез наши столицы, в провинцию. Но легко привыкаешь ко всему хорошему, и в скором времени мы принимали как должное те выражения сочувствия, которые встречали всюду на Кавказе и в Закаспийском крае; исключения встречались только между редкими, прибывшими недавно из России, начальниками.
С. встретил ингушей, бывших одновременно с ним в Болгарии, в отряде князя Дондукова-Корсакова; он передал им, что мы намерены нанять горца для ухода за нашими лошадьми и вещами. Опорожнив несколько бутылок кахетинского, ингуши предложили нам взять своего родственника нукером (оруженосцем) для прислуживания как в частной жизни, так и в бою. Мы согласились. Послали за Ужаховым, так звали нашего будущего нукера, он не замедлил явиться. Ингуши церемонно передали нам своего родственника со словами: «Отдаем вам Ужахова как скотину»; единственным условием было, чтобы мы дали ему возможность отличиться в делах с неприятелем и привезли его живого или мертвого в родной аул, когда сами вернемся из экспедиции.
Ужахов — высокий, красивый брюнет лет девятнадцати; одет и вооружен щегольски; рыжая кабардинская лошадь очень хороша, седло и уздечка богато отделаны кавказским серебром.
29 вечером, пред тем как садиться на перекладную, чтоб ехать далее, приехали к С. два ингуша, с которыми он покуначился в Болгарии. Они очень сожалели, что так поздно узнали о прибытии его во Владикавказ, и согласилась отпустить нас только после многочисленных тостов и пожеланий нам успеха.
Нас провожали также полковник Акимов и мой товарищ по зимнему балканскому походу полковник Кр.
Несмотря на то, что неприятно было потерять три дня во Владикавказе, пребывание в этом городке оставило в нас самые отрадные воспоминания благодаря радушию наших старых и новых знакомых. Мне доводилось бывать в этом городе раньше, и тогда он произвел на меня такое же приятное впечатление.
В восемь часов вечера мы выехали и быстро помчались по прекрасной шоссейной дороге, увы, превращающейся на двенадцатой версте в грязный проселок.
Ужахова с его лошадью мы бросили в Назрани, где у него жил отец, и наказали ему нагнать нас на следующий день в Хасав-Юрте.
Тяжело прошла для нас ночь на перекладной, после столь любезных проводов: так и клонит ко сну, а заснуть нельзя, так как, сидя на высоко нагроможденной клаже, того и гляди свалишься под колеса.
В одиннадцать часов мы приехали в Грозное, расправились немного, пообедали и покатили дальше.
Грозное — полугород-полудеревня; здесь приютилось немало евреев. Костел, недурной архитектуры, обращает на себя внимание проезжих; синагога, грандиозных размеров для такого малозначущего города, строится на одной из главных улиц; бульвар, остатки крепостной стены, десятка два уличных фонарей, тускло горящих и мало освещающих, вот все достопримечательности этого города, видевшего в недавнем прошлом не одно кровопролитное дело.
От Грозного начинается Чечня. Между станциями в караулках живут казаки, охраняющие проезжих от нападения чеченцев. Часть лошадей заседлана; с вышки дежурный, с вынутой из чахла винтовкой, зорко вглядывается в стороны, откуда можно ожидать нападения чеченцев, которые, впрочем, не одни занимаются разбоями; ингуши им тоже не уступают в этом отношении: за день до нашего приезда во Владикавказ, на одной из главных улиц был заколот кинжалом купец, еще до наступления темноты. Конные шайки бродят по улицам, грабят и бесчинствуют, но и расправа с ними коротка: в прошлом году на полковника Майделя, возвращавшегося с женой из Петровска во Владикавказ, напали около Назрани четыре ингуша, один из них нанес Майделю удар кинжалом, к счастью, не смертельный; тяжело раненный Майдель успел выхватить револьвер, убил одного злоумышленника и ранил другого, остальные бежали. Чрез несколько дней было поймано пять человек, заподозренных в покушении на жизнь Майделя, и после короткого суда все пятеро повешены. В Грозном в том же году повешены знаменитый разбойник Али-бек и двенадцать чеченцев, составлявших его шайку.
В Чечне местность становится более пересеченною — предчувствуются настоящие горы. Часто на пути встречаются горные речки, мы их переезжаем вброд, проламывая тонкий слой льда, в карьер взбираемся на крутые берега и опять мчимся по волнистой дороге, огибая отроги более высоких гор. Почтовые лошади везде на Кавказе прекрасивые и везут по-курьерски.
В 10 часов вечера мы въехали в Хасав-Юрт, ямщик показал нам клуб и прибывший недавно цирк, но пристанища для проезжих нам указать не мог. Долго мы разъезжали по улицам, спрашивая у каждого освещенного окна, не могут ли нас поместить на ночлег. Наконец мы нашли одну комнатку, в маленькой, конечно, грязной избе, именуемой постоялым двором.
Не раз поминали мы добрым словом хозяина «Европейской» гостиницы в городе X., Mr Andrieux, уплетая за обе щеки чудный паштет, поднесенный им текинским добровольцам, как нас прозвал какой-то шутник. После ужина мы растянулись на импровизованных постелях и моментально уснули. Рекомендую прекрасное средство от бессонницы — провести ночь на перекладной в дороге.
31 декабря я вспомнил, что в этот день празднуется стопятидесятилетний юбилей моего полка и послал поздравительную телеграмму.
Нашим близким родным и знакомым мы отправили пожелания на Новый год; таким образом телеграмма из Хасав-Юрта долетела и до Парижа.
Начальник округа подполковник Ш. явился ко мне, вследствие полученной им телеграммы от наказного атамана Терской области об оказании нам содействия. Мы просили его помочь нам в приискании лошадей. Подполковник Ш. прислал в наше распоряжение своего джигита-милиционера, который в тот же день представил двух лошадей, а назавтра обещал привести целый табун. Приведенные лошади оказались негодными для похода и дорогими.
Так как нам было известно, что единственное сообщение между западным и восточным берегами Каспийского моря возобновится только 6 января из Баку в Красноводск, то мы решили купить лошадей в Хасав-Юрте, дождаться Ужахова и идти до Баку походом на своих лошадях; но телеграмма, полученная в 8 часов вечера от заведующего передвижением войск в Петровске, изменила весь этот план: П. Э. нас известил, что 2 января выходит из Петровска шхуна «Граф Милютин» и прибудет 5го в Баку, т. е. накануне отхода парохода в Красноводск. Мы сейчас же решили воспользоваться этим более удобным и верным средством сообщения, а так как на таком малом судне едва ли можно было рассчитывать на место для четырех лошадей, то отложили покупку лошадей до прибытия в Баку. Впрочем, доставка лошадей из Хасав-Юрта в Петровск — в одни сутки была бы весьма затруднительна; не знали мы, как поступить и с лошадью Ужахова, которого ожидали в ночь. Решено было одному оставаться здесь до прибытия Ужахова, а другим ехать немедленно в Петровок, чтоб уговориться относительно посадки на шхуну, которая, будучи зафрахтована казной, могла и не принять частных пассажиров.
Мигом вещи были уложены, послали за перекладной и, после встречи Нового года за стаканом кахетинского, С. и Т. поехали вперед, а я остался ожидать Ужахова.
1 января меня разбудили прибывшие с поздравлениями урядники-казаки и милиционеры; я пожал протянутые мне руки, хотя немного удивился фамильярности, которой дисциплина в регулярных войсках не допускает. Хозяин дома, отставной нижегородский драгун, зашел тоже со мной поболтать. Он рассказывал, что во время Турецкой войны кумыки, в особенности землевладельцы, радовались успехам турок и ежеминутно готовы были взяться за оружие, для чего ожидали только полного нашего поражения. В том же, что верх одержат турки, она нимало не сомневались. «Азиатская Турция, — говорили они, — в шесть раз больше России, а Европейская Турция еще больше, так где же русским преодолеть наших единоверцев». Чечня явно бунтовала.
В 10 часов приехал Ужахов на страшно утомленном длинным переходом коне, пуститься на нем далее в дорогу я считал невозможным и потому предложил Ужахову обменять его на свежего.
Привели к нам около десятка лошадей, из коих три было годных, но цену назначали такую, что и не подступайся: просили 60 руб. придачи к лошади Ужахова (хотя утомленной, но прекрасной во всех отношениях) для промена ее на посредственного маштачка. Предсказание начальника округа, что при первом заявлении о нужде в лошадях цены поднимутся вдвое — сбылось. Нечего было делать, пришлось брать ужаховского коня с собой; сложив седло на перекладную, мы привязали коня к пристяжной и выехали со двора.
Поехали мы труском, чтобы не очень утомлять лошадь Ужахова, бежавшую рядом с тройкой, но двухчасовой отдых ее совсем освежил; она идет так бодро, что трудно себе представить, чтоб она совершила в эти сутки сто верст перехода. Переправившись через большой мост на реке Сулаке, мы подъехали к Чир-Юрту, бывшему стоянкой Нижегородского драгунского полка, когда им командовал князь Дондуков-Корсаков.
За рекой начинается Дагестан. Встречаемые здесь горцы совсем другого типа, нежели в Чечне: они выше и плотнее, носят большие папахи, за поясом висит громадный кинжал — специальность Дагестана. Лучшими клинками считаются старинные кинжалы Базалая; потомки его и теперь выделывают прекрасные клинки. Отличаются они простотой отделки, но вороненый клинок с тамгой Базалая не уступит знаменитым клинкам Толедо. В Чечне все встречаемые нами горцы были верхом, здесь же мы видим только пеших, часто сопровождающих арбы, запряженные волами.
В Чир-Юрте я нанял извозчичью коляску, чтоб ехать прямо, долиной, в Петровск, до которого этим путем всего 62 версты; почтовый же тракт проходит чрез горы на Темир-Хан-Шуру, что составляет 90 верст. На половине дороги мы услышали бушующее море — казалось, отдаленные раскаты грома.
В полночь мы остановились в ауле, где расположился на ночлег обоз с рельсами для Закаспийской железной дороги. Зашли в духан выпить чайку, пока выкармливали лошадей. Армянин-духанщик рассказывал, что во время последней войны дагестанцы, населяющие аул, пытались несколько раз ограбить духан, иногда приходилось ему выдерживать правильную осаду. Духанщик не спал ни одной ночи, карауля с ружьем в руках у заставленной арбами и разным хламом двери.
Город Петровск
В три часа ночи мы увидали море и чрез несколько минут прибыли в Петровск. После долгих поисков нашли гостиницу, в которой остановились мои спутники. Пока я потягивался на бурке, разостланной на полу, они мне передали свои похождения. Шхуна выходила из Петровска только на другой день вечером, а потому торопиться было нечего, можно было еще выспаться.
Капитан шхуны «Граф Милютин» согласился взять нас и лошадь, но так как в каюте все места были заняты, то нам оставалось только разместиться на палубе под открытым небом. Плотники пароходной компании устроили для лошади, на баке, что-то вроде клетки, и вечером мы ее установили. Выход шхуны в море отложен был до следующего утра по случаю дувшего целый день шторма, барометр упал очень низко. Между пассажирами «Милютина» С. нашел товарища, служившего с ним в Болгарии майора Б. Хотя он прибыл в Петровск после нас, но успел добыть место в каюте, благодаря ловкости интендантского чиновника, сопутствовавшего ему из Владикавказа.
Петровская гавань на Каспийском море.
С фотографии ее строителя полковника А. Фалькенгагена. 1870
Отдохнув в гостинице, мы в три часа ночи перебрались на шхуну. Ветер, утихавший ночью, перешел наутро опять в шторм, и выход в море был снова отложен на неопределенное время. Капитан говорил, что при свежем северном ветре невозможно выйти из гавани, так как волной прибивает к стенке рейда, у которой проход в открытое море очень узок. Мы вернулись в гостиницу, пообедали и хотели было вздремнуть после проведенной без сна ночи, но вдруг нас встревожил раздавшийся с моря свисток. Тотчас же вошел лакей с объяснением, что свисток подан с парохода для предупреждения пассажиров о скором отходе. Мы послала Ужахова справиться, в чем дело; он вернулся с известием, что шхуна отходит чрез полчаса. Живо мы собрались и прикатили на пристань. В четыре часа отвалили, благополучно обогнули стенку и взяли курс на
К холоду я уже почти привык, но ощущение влаги, спускающейся за воротником по спине, заставило меня вскочить на ноги. Дело объяснилось тем, что надо мною вытягивали лаг-линь из воды; с троса скатывалась вода на палубу и на меня. Переменить место было невозможно, так как каждый вершок был занят, и я поневоле опять улегся под холодною струей, которая чрез каждый час обдавала меня. Эту пытку называли в Средние века «la question de l'eau». К счастью, у меня хоть обувь была теплая. Кавказские зимние чевяки, которые мы приобрели во Владикавказе, отслужили нам за весь поход хорошую службу. Днем ветер перешел на Nord, поставлены были паруса. Боковая качка, короткая, невыносимая, делается слабее под парусами; притом, на ходу с попутным ветром, волны нас провожали, а не качали, как ночью, разбиваясь о борт судна. Мы повеселели. Доложили, что обед готов, но, боги, что это был за обед! ни в одном воспитательном заведении не кормят так отвратительно, как на шхуне «Граф Милютин»; говорят, что на других зимних судах общества «Кавказ и Меркурий» едят еще хуже — возможно ли это? Каюта была набата битком, и мы с трудом протискались к обеденному столу, за которым председал капитан.
После обеда я достал альбом и стал рисовать, С. записывал что-то. В каюте расположились еще, кроме майора Б. и преданного ему, политичного интендантского чиновника, один старый и трое молодых персиян, возвращавшихся на родину. Старик красивой, симпатичной наружности пользовался подобострастным уважением своих единоплеменников. Мы узнали, что он представитель персиян-торговцев в Астрахани, очень богат и ведет крупные дела со всею Россией. Полюбился всем этот ласковый, чистоплотный, благообразный старик. Много рассказал он нам интересного про Персию, которую изъездил вдоль и поперек, и приглашал к себе в Хорасан, обещая доставить все удобства для совершения этого путешествия, трудного и небезопасного, вследствие многочисленных разбойничьих шаек. Свита нашего нового приятеля состояла из молодых персиян, получивших европейское образование. Они мне напоминали образованных, то есть побывавших в Париже турок, греков или румын. Перенимают они обыкновенно только жаргон, моды, хлыщеватую развязность и утонченный разврат. Поверхностное образование, модный костюм, фатовство и надменный вид не способны скрыть дурных инстинктов Востока: ненависть ко всему чужеземному, жадность на подачки и взяточничество между служащими. Они утрачивают и те качества, коими справедливо славятся все нецивилизованные народы: гостеприимство, честность, правдивость и трезвость.
Палубные пассажиры раскинулись в живописных группах от юта до бака. Здесь была воинская команда, назначенная для укомплектования частей в Закаспийском крае и состоявшая из молоденьких, безусых, видно, недавно взятых от сохи мужичков, плохо укрытых в тоненьких шинельках. Жались они друг к другу от холода, доедая последние крохи черствого сухаря. Везде слышны самые разнообразные и иногда фантастические рассуждения о том, что их там ожидает. Замечательно, что солдаты избегают называть неприятеля, смертоносные снаряды, им посылаемые, вообще все, что новичку может казаться страшным; так, неприятель — это он, граната — она; слышатся выражения следующего рода: «эк его высылало»; «ишь где она лопнула». И тут каждый понимал, что там значит тот край, где, может быть, придется сложить свои кости, сражаясь за Царя и Отечество, вдали от родины. От времени до времени солдатик подходил к машине и подолгу стоял над нею, отогревая окоченевшие члены. Раза два показывалась на палубе казачья папаха и снова скрывалась в каюте помощника капитана; это начальник команды.
Армяне и персияне, наполнявшие остальное пространство грязной, скользкой палубы, завернутые в яркие полосатые ваточные одеяла, жевали полулежа сушеную рыбу, лаваши и кишмиш. Под вечер только зашевелилась пассажиры-магометане, когда настал час молитвы. Поочередно они расстилали молитвенный коврик, становились на него, простирая руки вверх и в стороны; закрывая то лицо, то уши, они клали частые поклоны.
Ночь была очень холодная, я старался не ложиться как можно долее, но наконец усталость взяла свое, я расположился опять у штурвала и заснул, несмотря на беготню и обливание ледяною водой при бросании и вытаскивании лага и лота, что делалось в эту ночь еще чаще, чем в прошлую, ввиду приближения к Апшеронскому проливу.
Ночью мы должны были пройти пролив, а часам к одиннадцати утра прибыть в Баку, но наш капитан решил иначе: увидев в полночь, сквозь туман, Апшеронский маяк, он нашел опасным входить в пролив до свету; с этим еще соглашаться можно, но чего никто из нас понять не мог, это то, что он приказал рулевому взять обратный курс на Петровск, а сам пошел спать, приказав себя разбудить только в восемь часов утра. Когда он снова изволил выйти на палубу, шхуна от места, где мы были накануне, успела отойти за десять миль назад, то есть потеряно было полдня в совершенно лишнем маневре. Следовало бросать якорь там, где мы увидели маяк, а когда стало светать — войти в пролив.
Часов в 11, когда мы обогнули Апшеронский мыс, сразу заштилело; аппетит появился у всех громадный, завтрак был уничтожен до последней крохи. Море, защищаемое берегом от северного ветра, было гладко как зеркало; мы делали до семи узлов, что для шхуны «Милютин» составляет большой ход: она обыкновенно идет три или четыре узла в час.
Общий вид города Баку
Баку показался длинною полосой белых построек, выплывающих из моря на голубом фоне дальнего берега. Темнело уже, когда мы вошли на рейд. Для того, чтобы скорее съехать на берег, капитан велел отдать якорь, отложив назавтра подтягивание судна к пристани. Только что загремела цепь, налетел шквал, перешедший потом в шторм. Так как ни одна лодка не решилась выйти за нами, то мы просили капитана спустить нас на берег на своих гребных судах, но он отказался, говоря, что это не его обязанность и что мы должны дожидаться, пока прибудут частные лодки. Ему подали шлюпку; мы опять обратились к нему с просьбой разрешить нам воспользоваться шлюпкой, когда она придет обратно, обещая дать хорошее вознаграждение гребцам. На это он согласился.
Нас сильно качало на якорях. Долго мы ждали капитанской шлюпки, вглядываясь в непроницаемую тьму; наконец она появилась на гребне черного вала, исчезла, как бы поглощенная рассвирепевшею стихией, опять показалась, снова нырнула и очутилась внезапно у борта шхуны. Мы хотели в нее спуститься, но боцман передал, что капитан, сойдя на берег, приказал на этой шлюпке перевезти купленную им в Петровске для продажи в Баку разную живность, пассажиров же брать запретил. Мы предлагали боцману и команде значительную плату, чтобы добраться до берега, но они не решались ослушаться приказаний капитана, хотя их очень соблазняла легкая нажива.
Страшно все были озлоблены на капитана, оставившего нас на качающемся судне в двухстах саженях от пристани. В обществе «Кавказ и Меркурий» капитан — хозяин судна от места до места в пути; придя же на рейд, он тотчас съезжает на берег, а в управление судном вступает агент общества.
Чтобы сколько-нибудь утешить себя, мы придумывали достойное наказание нашему капитану за выкинутую с нами штуку; но вот раздался плеск весел, и между темными волнами показалась рыбацкая лодка, вышедшая за пассажирами. Пробовала она подойти к трапу с наветренной стороны, но это оказалось невозможным, так сильно разбивались волны о борт судна; с подветренной же стороны трапа не было и спуск в лодку представлял немало трудностей и опасности.
Пока мы собирали свои пожитки, лодку переполнили пассажиры-персияне, и она отвалила, обещая, однако же, вернуться сейчас же за нами. Много времени прошло, казалось нам; наконец опять подошли рыбаки, и мы поочередно начали спускаться в лодку, которую так подбрасывало, что она была то на высоте борта, то уходила в темную глубь; прыгая в нее, я сбил с ног одного из гребцов и чуть сам не очутился в воде. Кое-как мы все уселись и отвалили, оставив Ужахова при лошади на пароходе.
Легко вздохнули мы, вступая на берег после плавания на самом скверном суденышке русского коммерческого флота. Несмотря на то, что на шхуне «Граф Милютин» мы пробыли все время на палубе, за неимением места в каюте, с нас взяли как за второй класс; первого класса на шхунах вовсе не имеется.
Оставив вещи в гостинице «Германия», мы поехали в азиатскую баню. В маленьких конурах, непривлекательных на вид, нас мыл и массировал рыжий персиянин лет сорока с выкрашенными в красный цвет ногтями на руках и ногах. Все персияне в простонародии, мужчины и женщины, красят себе ногти, а иногда и татуируются. Извозчичьих лошадей, преимущественно серых, тоже окрашивают в красную краску на ногах и под оголовком.
После ужина, мы испытали великую роскошь в походе: спать раздетыми в постелях с чистым бельем.
На другой день мы купили трех лошадей персидской породы за двести рублей; лошади рабочие, годные и под верх, и в упряжь, они выносливы, но не красивы и, за исключением одной, доставшейся по жребию Тр., аллюры имеют короткие. Майору Б. помогал при покупке лошадей начальник Бакинской таможни, полковник Боголюбов; он был начальником штаба у генерала Скобелева, но тяжелая рана, полученная в Турецкую войну, вынудила его оставить свой завидный пост. В числе лошадей, приводимых майору Б., были очень красивые. Он приобрел прекрасного, рослого карабаха за девяносто рублей. Приводили еще вороного жеребца персидской породы, очень красивого, вершков двух; за него просили двести рублей. Я охотно бы дал и больше, но так как касса у нас общая, то неудобно было брать из нее для своих личных нужд сумму, превышающую предвиденный расход: по вине одного, мы все трое могли бы остаться без денег там, где банков нет, куда переводы не проникают.
Благодаря продолжавшемуся шторму, шхуна «Граф Милютин» не могла ошвартоваться у мола и в этот день, а потому нельзя было высадить на берег лошадь Ужахова; но под вечер, несмотря на сильное волнение, С. съездил на пароход и привез Ужахова, которому нужно было дать немного отдыха. Он нам рассказал, что накануне вечером, как только мы высадились на берег, на пароходе воцарилась полная анархия: воинская команда, которая во время сильной качки забыла о кормовых деньгах и варке пищи, почувствовала вдруг голод; солдаты ничего не ели с третьего по пятое января. Приближение к берегу наводило их на мечты о вкусных жирных щах, о рассыпчатой каше, о сытном ржавом хлебе: вот стал пароход на якорь, рукой подать до этого давно желанного берега, ветер доносит аппетитный запах кухонь, но никто не думает спустить команду с парохода. Капитан укатил, ему и горя мало; я же полагал, что позаботится о команде ее начальник, есаул казачьей артиллерии, но беда в том, что лучшим средством от морской болезни он признавал водку и до сих пор не мог придти в себя от настойчивого, упорного лечения.
Бедные солдатики, мучимые голодом, видя, что на берег их не спускают, а о прокормлении никто не заботится, обратились к буфетчику с требованием пищи; тот им с усмешкой отказал. Тогда последовал полный разнос всего буфета.
В потемках шарили солдаты по палубе, ища чего-нибудь поесть. Выламывали ящики с вином, с консервами. Несколько бутылок шампанского было выпито вместо квасу; сардинки, после долгих стараний, были добыты из запаянных жестяных коробок. Все, что попадалось съедобное, было моментально уничтожаемо.
Не на шутку перепугались пассажиры — персияне, армяне и русские. Чтобы задобрить солдат, они сложились и роздали им денег, сахару и хлеба. Ужахов, с самого начала беспорядка, предложил одному из самых бойких солдатиков кусок лаваша и тем заручился их расположением. Нам передавали, что есаул пробовал восстановить порядок, но, выслушав несколько крепких слов, принужден был снова удалиться в каюту.
Ветер стих, прояснело; солнце грело так, что было жарко ходить в летнем пальто.
Спуск лошадей в трюм парохода «Тамара» занимает много времени. Помочи, прикрепленные к талям подъемной машины, пропускаются под брюхо лошади; по сигналу, конь взвивается на воздух и плавно опускается в люк трюма. Строгим связывают заднюю ногу с переднею того же бока, и, удивленная неожиданностью и новизной своего положения, лошадь, бессильно барахтаясь, поднимается над палубой, а затем, когда ее опустят в трюм, развяжут и поставят рядом с другими, то, видя свое бессилие, самая строгая лошадь смиряется и стоит как вкопанная, дрожа всем телом у борта, к которому привязана.
В 5 часов пополудни шхуна отвалила. Погода прелестная, качки никакой. На этот раз у нас для троих двухспальная каюта, в которой мы довольно удобно разместились. Вечерь теплый, весенний, настраивает к хорошим, мирным мечтам. Долго сидел я на палубе и глядел на бурную, пенящуюся струю, уносящую назад мириады бриллиантовых и жемчужных искр, высыпаемых из-под кормы шхуны. Вся жизнь моя, тревожная, беспокойная, полная часто несбыточных стремлений, проносилась предо мною как бы в ярких, быстро меняющихся красках калейдоскопа. К чему все это? — чего я хотел, чего достиг? Прошлое, как сон, бледнеет и меркнет в воспоминании. Настоящее не удовлетворяет, да и оно — не то ли же прошлое? Каждая наступившая секунда уже далеко позади, как и яркие блестки, появляющиеся и тускнеющие в водяном следе, оставляемом пароходом. Будущее… я вдруг вспомнил, что будущее это поход, кровопролитные дела, штурм, слава, а может быть, близкая смерть. Эти картины так дисгармонировали с окружающею тишиной и спокойствием, что чары ночи рассеялись, и я счел лучшим идти спать.
Высоко стояло солнце над горизонтом, когда мы проснулись. Мы все продолжаем идти далее по морю, гладкому как озеро. Погода дивная. Живется легко, весело. К части пассажиров, пересевших с «Милютина», присоединились несколько армян и персиян из Баку. Армяне очень важничают пред нами; они, как и немцы, относятся ко всему русскому с презрением, с чувством какого-то в высшей степени комического превосходства. Привыкли армяне на Кавказе к пристрастной поддержке своих единоплеменников, достигших власти. Прав ли армянин или нет — дело всегда решается в его пользу, когда это зависит от соплеменного ему начальника.
В пять часов пополудни показались берега Туркмении. Проходим мимо пустынного острова Челокен, где частная компания инженеров добывает нефть для топки локомотивов Закаспийской железной дороги и опреснителей Михайловской бухты. Утесистый, обрывистый берег вырезывается из общей синевы дальнего горизонта. Мы входим в бухту, окаймленную бахромой скал, раскинутых амфитеатром. Ночной покров все более и более стушевывает очертания дали; над морем легла непроницаемая тьма. Суда, между которыми мы скользим тихим ходом, внезапно появляются и тотчас же теряются во мраке.
В 8 часов мы ошвартовались у мола.
Красноводск
Огоньки, отражающиеся в подернутой мелкой рябью воде, обличают город, приютившийся у подножья обрывистого гребня, чернеющего на звездном небосклоне. Мы горим нетерпением скорее вступить на берег, к которому мечты, возбуждаемые встречаемыми препятствиями, неотвязно нас влекли. Пароход остановился; мы пробираемся между сложенными в большие кучи тюками по узкой эстакаде без перил, направление ее мы ощупывали ногами по рельсовому пути, служащему для своза на берег доставленного на судах груза. Вдруг у нас под ногами раздался отчаянный крик, наш проводник осветил фонарем черную бездну, зиявшую в двух шагах от места, где мы остановились. Из темной воды выплыла голова, взывая вновь о помощи. Брошен был конец, и чрез несколько секунд выкарабкался на эстакаду оступившийся работник с баржи. Да и немудрено попасть в море: такая темнота, что не видно рядом идущего человека, не знаешь, твердая ли почва под ногами или грозить падение в море с высоты двух сажен.
Подошли мы к большому зданию с освещенными двумя-тремя окнами. От проходившей мимо нас тени узнали, что это казарма; тень оказалась солдатиком, и очень услужливым, он взялся нас проводить в гостиницу.
В двух довольно больших комнатах гостиницы «Кавказ» заседала компания пирующих интендантских чиновников. Речь у них шла о большей или меньшей вероятности успеха наших войск под Геок-Тепе. Чиновники считали дело потерянным и не чувствовали себя в
Ночевать мы перешли на пароход, где оставались наша вещи. На обратном пути, проходя мимо ярко освещенного Военного собрания, мы встретили капитана «Тамары», который сообщил, что сегодня в клубе вечер и предложил зайти выпить стакан вина, но мы были так фантастически одеты, что не решились показаться на глаза красноводского бомонда.
ПРОДОЛЖЕНИЕ