rus_turk

Когда шаху не представляется иных развлечений или занятий, он придумывает саламы, т. е. парадные выходы. В праздники они обязательны и все бывают похожи один на другой, только с маленькими вариациями: так, например, в праздник Навруз (9 марта — Новый год) шах раздает присутствующим мелкие деньги, или в Курбан — праздник в воспоминание заклания Исаака Авраамом — перед шахом становится человек с копьем, на котором держит кусок верблюжьего мяса. Собственно «салам» значит поклон, почему персы называют так всякий выход шаха, т. е. поклонение ему. Для примера, опишу вкратце один из подобных саламов во время праздника Курбана.

В этот день на городской площади Тегерана происходит церемония «убиения верблюда», в память события времен Авраама. Мясо этого животного почитается целебным, даже кровь собирается по возможности с земли. Еще дня за 4—5 до назначенного для означенной церемонии, шахские слуги водят жертву заклания в красных украшениях и попонах по городу напоказ народу. На площади, где происходит эта, в сущности, безобразная, варварская церемония, еще с ночи собирается масса народу, и у большинства спрятаны ножи, чтобы успеть отрезать хоть кусочек от убитого верблюда. Дипломатия и пользующиеся вниманием правительства европейцы получают приглашение на церемонию — смотреть из соседних дворцов. На площади расстанавливаются войска с музыкой. Наконец часов около 8 утра выводят верблюда на средину площади, причем выходит также человек с длинным копьем, на обязанности которого лежит ударить верблюда в бок так, чтобы тот разом упал мертвым, и этим же копьем должен вырвать кусок мяса, который торжественно потом несется на салам шаху. За это шах дарит копьеносцу дорогую шаль. В этот день копьеносец называется князем. Удары копьем, как мне приходилось видеть несколько раз, всегда удачны в том смысле, что кусок мяса остается на копье; но верблюд падает только на колени, а не мертвым, и жалобно орет. В это время народ, уже ожидавший этот момент, кидается на верблюда и почти еще у совсем живого вырезывает себе куски при его жалобном реве. Хотя все это происходит так быстро, что не успеешь моргнуть, но все-таки картина — видеть такое истязание животного — представляется возмутительной. Голова верблюда вместе с некоторыми частями тела тоже отрезаются и представляются к шаху во дворец. После этой церемонии все военные, дипломаты и имеющие доступ ко двору собираются во дворец Наибе-Султане (сына шаха, военного министра), рядом с дворцом шаха, чтобы оттуда идти вместе с ним уже на салам (поклон). Но самое шествие на салам еще не так скоро начнется, и вам на ваши вопросы, где Его Высочество Наибе-Султане, ответят: «Нагар хордет» (обедает) или «Рахт бенушет» (одевается), таким образом, у вас есть наверно 2—3 часа свободных, чтобы потолкаться между собравшимися.

В огромном зале, где назначено собираться, мебели почти нет (сами персы обыкновенно сидят на полу, поджавши ноги). Собравшиеся больше стоят или сидят группами на корточках. Здесь вы увидите только сидящими на стульях группу европейцев, в разношерстных, фантастических, чуть ли не в фельдмаршальских костюмах и с всевозможными треуголками и круглыми шляпами в руках — это австрийские инструктора, французы и итальянцы, находящиеся на персидской службе, — дармоеды персидской казны. Между ними вы не найдете двух одетых одинаково; каждый костюмируется по собственному вкусу. Шаху это так надоело, что с 1888 года он приказал им всем заменить их фантастические шляпы на саламах «кула» — персидской шапкой. В другом углу залы, тоже на стульях, сидят русские инструкторы, в своих кавказских черкесках и папахах и с дорогим оружием. Это самая красивая группа. Все европейцы в сапогах, персы же в носках; они оставляют башмаки у входа. Дальше вы видите по группам старых сартипов (генералов), которые беседуют и курят кальян, сидя в углу на полу, одетые в кирасирские белые колеты с дорогими орденами и шашками и в красных штанах. Затем замечаете по группам пехотных и кавалерийских офицеров, иногда сеидские чалмы, а иногда и золотую чалму афганца Искандер-хана, бывшего русского полковника л.-г. гусарского полка, претендента на афганский престол. Всем, кто пожелает, подают кальяны, — а многие привозят с собою свои собственные, которые здесь и подаются им их же слугами. Каждый почти хан приводит с собою нескольких слуг, которые без церемонии шныряют между публикой и без стеснения толкаются, признавая только своих хозяев. Между шныряющими часто можно видеть сморщенное лицо евнуха-негра. Если в той же зале вы увидите, что какой-нибудь генерал при всех снимет штаны и «сардали» (род сюртука), одевая взамен мундир и красные штаны, то не удивляйтесь и не смущайтесь, это дело самое обыкновенное; значит, генералу было некогда переодеться раньше дома, а мундир и прочее ему принесли во дворец. Затем вас может поразить немного то обстоятельство, что посреди всей огромной залы постилают две скатерти, сначала кожаную, и на нее холщовую, и по ним в чулках, без всякой церемонии расхаживают слуги и расставляют чашки с кушаньями: плов, лаваши (хлеб), шербет, сладости и т. д.; это обед для всех желающих. Когда на скатерти все установлено, то все на корточках пододвигаются от стенок к ней и, сидя на коленках, начинают уписывать (руками — ножей и вилок не полагается) все, что расставлено. Европейцы не садятся за этот обед; иногда, из любезности, Его Выс. Наибе-Султане присылает им от своего стола, из другой комнаты, крылушко цыпленка, а то и целого. Это считается любезностью самой высшей степени. Вообще, к европейцам, а в особенности к русским, Наибе-Султане всегда очень внимателен. Поевши, встают поодиночке, чтобы другим дать место, а некоторые без церемонии еще набирают сладости и плов в платки, чтобы потом снести своим женам. Я видал, как один сеид, потомок пророка в синей чалме, набрав сладостей в платок, спрятал его в печь, чтобы унести после салама домой, но, к его несчастью, это кто-то заметил и утащил все вместе с платком. После еды персы умывают руки над подаваемыми им умывальниками и утираются, большею частию, своими же носовыми платками.

Когда обед кончится, по комнате начинается маленькое движение, — начинают проходить в крайнюю комнату, к Его Выс. Наибе-Султане, для поздравления его с праздником — дипломаты (которые собираются в отдельной комнате) и европейские инструкторы. По принесении поздравления, Его Выс. в полной красе, т. е. в белом мундире, усыпанном драгоценными орденами и каменьями, с голубой лентой через плечо, в красных штанах, кокетливо одетой маленькой «кула», шапке, и начерченных бровях, выходит в зал ко всем персам и уже сам поздравляет их с праздником, причем все ему низко кланяются, держа руку у глаз или на животе. Отсюда уже он, окруженный всеми собравшимися, предшествуемый массой ферашей (слуг) и солдат, по два в ряд (что называется «ташахуз») и «адъютантом-баши» (точный перевод «старший адъютант»), движется шаг за шагом, как подобает великим людям, с восточной ленью, кивая головой направо и налево в толпу на шахский салам.



Тегеран, дворец Голестан. Шахский салам

Пришедши с ним к одному из дворцов, назначенных шахом для салама, вы останавливаетесь перед террасой, на которой стоит трон, в виде широкой семейной постели, или золотое кресло. Терраса вся блестит от украшений из кусочков зеркал и позолоты. На самой террасе, вдоль по стенам (терраса окружена с трех сторон стеной и закрыта сверху) стоят самые приближенные люди шаха. Внизу террасы, в саду, на площадке, с одной стороны становятся персидские министры, мирзы, чиновники и т. д., с другой — европейские инструкторы и их подчиненные. Наибе-Султане становится ближе всех к террасе.

Вокруг, вдоль стены сада, расстанавливаются солдаты и хор музыки; зачастую солдаты, для красы, становятся поодиночке и на каменную ограду сада. Картина весьма живописная, яркая, потому что все являются на салам в парадных формах разных европейских и азиатских покроев. Мирзы и министры в парчовых и кашемировых халатах с чалмами, в красных чулках (вообще, красный цвет преобладает), на всех ордена, — и все это освещается южным палящим солнцем и отражается в здесь же лежащем огромном бассейне, с фонтаном посредине.

На празднике Курбан перед террасой, как я сказал выше, становится человек, с подаренной шахом шалью через плечо, и держит копье с куском верблюжьего мяса. На Навруз (Новый год) становят перед террасой блюда с мелкими персидскими серебряными монетами, который раздают потом присутствующим: европейцам — в простых холщовых мешочках, в которых находится до двух с половиною туманов, а персам — прямо горсточками. Когда все в порядке установились на площадке, перед самой террасой выступает старик в дорогом халате и чалме, опираясь на длинную драгоценную палку, где и стоит в ожидании выхода шаха. Его обязанность — вести разговор с шахом; это очень почетная должность. За мое время для этого назначался старик Ильхани. Замечателен он был тем, что долгое время находился в изгнании, потом был возвращен и помилован шахом.

Наконец раздается крик: «Галанкин!», т. е. «внимание»; — это кричит фераш, слуга, и затем команда: «Хабардар!», т. е. «смирно», и шах появляется на террасе. В это время музыка гремит, солдаты берут на караул, а все предстоящие низко кланяются; он же никому. Его Велич. шах тихо, равномерным шагом, покручивая ус, доходит до кресла или мраморного драгоценного трона, на который поднимается по лесенке, и садится с ногами на унизанную жемчугом «мутака» (круглый валик, подушка). Он весь увешан бриллиантами, со звездой на груди и великолепным бриллиантовым пером на «кули» (шапке). По бокам трона, на полу, садится 4—6 оруженосцев с его дорогими саблями. Усевшись и протеревши не торопясь очки (музыка в это время смолкает), он важно говорит: «Мубарек!», т. е. «поздравляю», причем все ему кланяются. Затем он громко начинает расспрашивать стоящего перед террасой старика об урожае, погоде в провинциях, благодушествует и счастлив ли там народ и т. д. Старик, имеющий отличный дар слова, все хвалит, говоря сладкие персидские речи, именно, что «под владычеством Наср-Эдина должны быть все счастливы» (хотя бы все были глубоко несчастны) и что «тень Аллаха всегда над ними, покуда он царствует» и т. д. После такой беседы, в течение минут 5—10, шаху подают кофе и наргилле (кальян с длинною кишкой), усыпанный драгоценными каменьями; пока он прихлебывает из чашечки кофе и изображает курение кальяна (говорю «изображает», потому что действительно в кальян не кладут огня и самое изображение служит только для величия), старик отходит, а на его место выходят по очереди два поэта, одетые в пестрые чалмы и халаты, в красных чулках: кланяясь, они начинают читать певучим голосом стихи, составленные ими в честь Наср-Эдина. В те моменты, когда они в стихах произносят имя шаха и его полный всегда титул (который очень длинен), все кланяются шаху. Тем салам и кончается. Шах встает и, не раскланиваясь ни с кем, уходит тою же неторопливой походкой, а иногда перед уходом заставит пройти мимо себя солдат, стоявших во время салама вдоль забора сада, по два в ряд. Когда шах встает для ухода, музыка гремит, а солдаты берут на караул. По уходе шаха все толкаются, спешат к выходу, домой, так как их продержали в мундирах с 8 часов утра до 2-х, а иногда и до 4-х часов пополудни.



Тегеран, дворец Голестан. Салам

Дипломатический корпус поздравляет шаха отдельно во дворце, а на общий салам обыкновенно любуется из окон дворца. В ночь Навруза (Новый год) бывает еще священный салам — внутри дворца. Шах выходит в длинный зал, садится на «мутака» и, после поздравления, каждому подходящему к нему по очереди — дает из собственных рук мелкие золотые и серебряные монеты, для чего пригоршней берет их с блюда, которое держат около него. На этот салам допускаются только особо приглашенные.



Дворец Голестан. Тронный зал

Расскажу здесь кстати об одном случае, рисующем, как персы находчивы и как они умеют вывернуться.

Русский полковник Ч. был тоже приглашен однажды на священный салам в ночь Навруза, но ему поставили условием, чтобы он при входе в зал, где был назначен салам, снял сапоги. Полковник ответил, что он отказывается от чести лицезреть шаха на саламе, так как его ноги в носках, без сапог, несовместимы с его русским парадным мундиром. Наибе-Султане очень хотелось, чтобы полковник присутствовал, так как шах был всегда недоволен, если отсутствовали русские, и всегда про них спрашивал; поэтому Наибе-Султане упросил полковника все-таки быть, но одеть не сапоги, а кавказские чевяки: они, дескать, без подошв, значит, не сапоги, и за чулки сойдут, что Ч. и исполнил, — оказалось, что и овцы целы, и волки сыты, т. е. вышло и по-персидски, и по-русски. Вот чем выражается тонкая азиатская дипломатия.


ПРОДОЛЖЕНИЕ