rus_turk

Всего лучше отражаются разнообразные превратности, испытанные нашею промышленностью в последние десять лет, на хлопчатобумажной фабрикации, которая, впрочем, заслуживает внимания и сама по себе. Чтобы судить, до какой степени важно значение этой фабрикации в нашем народном хозяйстве, достаточно сказать, что она производила в последние нормальные годы, по приблизительному исчислению, до 120 милл. руб. всяких изделий [Эту цифру, по ее источнику (рукописному), мы считаем достоверною, насколько, конечно, могут быть достоверны подобные приблизительные исчисления. Некоторые (г. Шерер) полагают ее несколько ниже.] ежегодно. Она же обусловливает собою множество других отраслей отечественной фабрикации и торговли. Едва ли хлопчатобумажным изделиям не принадлежит ныне на Макарьевской ярмарке та роль, которая в прежнее время приписывалась кяхтинским чаям; едва ли от какого-нибудь другого товара зависят судьба такого множества других товаров и развязка такого огромного количества дел на ярмарке, как от хлопчатобумажного. С ним неразлучно связана привозная и отвозная торговля наша с Азией, привоз среднеазиатского хлопка и красильных веществ, вывоз наших хлопчатобумажных и всяких иных изделий и звонкой монеты, идущих в обмен на хлопок, занимающий весьма значительное место на Нижегородской ярмарке. Наконец, от хлопчатобумажного товара зависят многие условия сбыта сродственных ему товаров, относящихся к нашей одежде.

После чрезвычайного возбуждения, произведенного таможенным тарифом 1822 г. и, сверх того, еще некоторыми позднейшими частными возвышениями покровительственных и запретительных пошлин, наша хлопчатобумажная фабрикация непомерно усилилась и даже нисколько не остановилась в своем развитии с понижением пошлин в 1851 и 1857 годах. Так, с 1843 по 1853 г. число бумагопрядильных веретен почти утроилось (с 350 тысяч до 1 милл.) [Ср. Шерера о хлопчатобумажной промышленности в «Обзоре различных отраслей мануфактурной промышленности России» (Спб., 1863 г.). Из этой статьи заимствованы нами некоторые из приведенных выше цифр.]. В период с 1814 по 1824 г. привозилось к нам, средним числом, в год до 200 т. пудов хлопка, в 1852 г. 1.750.000, а между 1858 и 1860 г. от 2.300.000 до 2.500.000. Во время Восточной войны и после нее эта фабрикация, несмотря на предыдущее усиленное развитие, и несмотря на ослабление таможенного покровительства в 1851 и 1857 гг., получила еще большие размеры, так что привоз хлопка, постоянно возрастая с 1853 г., достиг в 1859 г. 2.800.000 пуд., а в 1860 г. — 2.600 000 пуд. Эти замечательные цифры наводят на многие размышления: они, между прочим, указывают на страшное усиление у нас хлопчатобумажного дела [Потребление индиго, служащего одним из вернейших признаков хлопчатобумажной фабрикации, возросло у нас с 1822 по 1859 г. с лишком в семь раз] не только под влиянием естественных условий потребления и искусственного таможенного покровительства отечественному производству, но также и под влиянием экстренных выпусков бумажных денег, столь неимоверно и болезненно усиливших потребление и роскошь в 50-х годах (1856—1859). Могло ли такое усиление быть нормальным и здоровым, и могло ли оно не сократиться? Прибавим далее, что до американского кризиса, или до 1861 г., мы вывозили из Америки ¹/₁₈ часть всей массы туземного хлопка. Россия занимает по хлопчатобумажному производству пятое место на всем земном шаре, почти равняется Германскому Союзу и уступает только Англии, Северо-Американским Штатам и Франции. Из всех главных волокнистых веществ (хлопка, льна, пеньки, шерсти и шелка) на долю хлопка приходится у нас одна треть всего итога; ¹/₇₀ часть рук всего народонаселения России занята тою или другою работой, входящею в состав хлопчатобумажной фабрикации. Если можно хоть приблизительно довериться официальным статистическим цифрам, то хлопчатобумажный товар составляет на Нижегородской ярмарке около 15 проц. всего количества товаров по цене.

Из всего этого уже можно заключить не только о том, какое громадное значение имеет у нас хлопчатобумажная фабрикация сама по себе, но и о том, сколь вразумительным свидетельством, относительно общего положения промышленных дел России, могут служить все перевороты, испытанные у нас этою фабрикацией. Всего любопытнее взглянуть на движение цен. Приблизительно до 1860 г., в течение 20 лет, цены на хлопчатобумажные изделия у нас, как и на всемирных рынках, постоянно понижались (от 20% до 30%) [существующие теперь высокие цены на ситцы, по показанию старых приказчиков, такие же, какие были 47 лет тому назад]; усовершенствование технических, в особенности механических приспособлений и конкуренция, подстрекаемая как чрезвычайным размножением фабрик, так и понижениями таможенного тарифа в 50-х годах, низводила донельзя цены на все бумажные ткани. Выделанный хлопчатобумажный товар не дорожал, несмотря даже на всеобщее вздорожание всех наших товаров после Восточной войны; фабриканты наверстывали свои барыши на количестве товара, вследствие чрезвычайно усилившейся его распродажи в 1856—1859 годах; и так продолжалось до той поры, когда, с обнаружением нашего внутреннего кризиса, все расходы производства стали возрастать, а потребление и сбыт сокращаться. Посреди заминки хлопчатобумажного товара, излишнего накопления его запасов и вообще невыгодного оборота дела, начавшихся приблизительно с 1859 г., разразился североамериканский кризис. Движение, принятое ценами, было весьма неодинаково в разных категориях хлопчатобумажного товара, начиная от первоначального материала до окончательно обделанных изделий. Общее направление заключалось в том, что вздорожание хлопчатобумажного товара было обратно пропорционально степени его обработанности (хлопок, пряжа, миткаль (или бязь), ситцы): всего более дорожал хлопок и всего менее ситец. Таково было общее направление цен с 1861 по 1864 г., при некоторых необходимых исключениях и колебаниях. Мы уже имели случай в другом месте [см. «О некоторых явлениях денежного обращения в России»] говорить об этом факте; все наши изыскания на Нижегородской ярмарке и многочисленные данные, собранные на ней от торговцев о ценах на разные хлопчатобумажные товары в период 1861—1864 г., еще более подтвердили для нас справедливость этого взгляда. Мы не можем утомлять читателей приведением всех добытых нами цифр, но укажем здесь только на их важнейшие особенности и на отношение их к обстоятельствам всего нашего народного хозяйства за последнее время.

До какой степени возвышались, с возникновением американского кризиса, цены на хлопок, это можно видеть из следующих цифр: среднеазиатский, или бухарский хлопок продавался до кризиса по 5 и 4 р. за пуд; на Нижегородской ярмарке 1861 г. он поднялся до 7 р. 75 к., в 1862 г. до 12—13 р., а в 1864 г. (в начале ярмарки) до 22 и 23 р. Среднеазиатский хлопок ценился у нас до кризиса весьма низко и поднялся сильнее американского. Американский хлопок в этом периоде учетверился в цене. Вообще можно принять, что хлопок (бухарский) возвысился в цене на 300, даже на 400 и более процентов.

Пряжа сильно вздорожала, но уже не в такой пропорции. В то время, например, как хлопок на Нижегородской ярмарке 1862 г. поднялся на 70%, пряжа на той же ярмарке поднялась только на 20—25%. Вообще, цена пряжи в период 1861—1864 увеличилась приблизительно втрое, и в некоторых случаях даже несколько более *.

* Так:

В слабейшей пропорции возвысились цены на миткаль и вообще на категорию суровых (набивных) хлопчатобумажных тканей [Замечательно-сильнейшее вздорожание ввозных хлопчатобумажных изделий, сравнительно с отечественными, в некоторой степени обусловлено падением иностранных вексельных курсов, хотя только в некоторой степени, ибо всякое вздорожание иностранных товаров само по себе уже действует и на вздорожание отечественных]. Сколько нам известно, вздорожание миткаля не достигло вовсе тройной цены (или 200% на цену до американского кризиса), а по некоторым низким сортам, какова, например, бязь, цена увеличилась только вдвое или несколько более [Машинный миткаль, продававшийся в 1861 г. по 8 и 9 коп. аршин, продавался в 1864 г. 21 и 24 к.; девятивершковая бязь самого низшего сорта в 1861 г. — 4 к., а в 1864 г. — 8 к.; широкая бязь в 1861 г. — 7 к., а в 1864 г. — 16 к.; миткаль низшего сорта в 1861 г. стоил 6 к. аршин, а в 1864 — 10, 12½ к.].

Между тем ситец и все вообще набивные хлопчатобумажные изделия вздорожали в период 1861—1864 г. в гораздо слабейшей пропорции; в то время как хлопок удвоивался и утроивался в цене, продавцы ситцев, на всех наших ярмарках в 1862 и 1863 гг., едва могли повысить цену, а иногда и вовсе не могли, так что каждая копейка возвышения доставалась после самой упорной борьбы, оканчивавшейся, как мы много раз сами видели, в эти годы, увозом с ярмарок огромных запасов непроданного товара. Все помнят громкие и несомненно искренние жалобы продавцов, сопровождавшие окончание почти всех наших ярмарок в 1862 и 1863 гг. Кажется, самым крайним пределом вздорожания ситцев должно признать удвоение цены (или 100%), но этот крайний предел достигнут был лишь после быстрого и почти внезапного возвышения цен (на 10%—20%) весной 1864 г. в Москве и к началу Нижегородской ярмарки, о чем было сказано выше. В большей части случаев цены обделанных хлопчатобумажных тканей даже в эпоху самого высшего вздорожания были несколько ниже двойной (или 100%), в сравнении с ценами 1860 и 1861 гг. *

* Мы можем указать на следующие цифры в низших сортах, идущих в Азию:

Всего очевиднее будет различие в степени вздорожания обделанных и необделанных хлопчатобумажных товаров, когда мы скажем, что вздорожанию ситца, в период 1861—1864 г., с 16 до 27 коп. соответствовало вздорожание того миткаля, который идет на этот ситец, с 8 до 21½ и вздорожанию набивной бязи с 5½ до 10½ коп. — вздорожание той же ненабивной бязи с 4 до 8 коп. И здесь еще взяты самые низкие сорты товара; чем выше сорт ситца и вообще хлопчатобумажных тканей (как видно из приведенных цифр), чем более сорт подходит к предметам роскоши, чем более идет в сравнительно высшие слои потребителей, тем слабее было его вздорожание, несмотря на то, что на высшие сорты тканей идет гораздо более американского хлопка, чем азиатского, из которого ныне почти исключительно работаются низшие ткани, и который должен был бы (вследствие вексельного курса и американского кризиса) вздорожать менее, чем американский или вообще западноевропейский хлопок [Сильнейшее вздорожание среднеазиатского хлопка, сравнительно с американским, в период 1861—1864 гг., объясняется сильнейшим спросом средних и низших тканей сравнительно с высшими. Под общим названием американского хлопка надо всегда разуметь хлопок, привозимый к нам чрез посредство Западной Европы (Англии), то есть, кроме американского, и египетский, индейский и проч.]. Это обстоятельство всего разительнее выставляет указанный нами общий факт чрезвычайного накопления у нас отечественного мануфактурного товара в последние годы и ослабления спроса и потребления, очевидно угнетавших цены на ситцы и не позволявших им подняться соразмерно с ценами хлопка и пряжи [ясно, между прочим, что потребители высших сортов тканей переходили к низшим сортам].

Конечно, в расходы производства или стоимости хлопчатобумажных изделий входит многое сверх первоначального материала, и чем обделаннее товар, тем он менее должен обусловливаться ценою одного хлопка: работа, краски, машины и другие элементы стоимости ситца не должны утроиваться и учетверяться в цене вследствие вздорожания хлопка в 3 и 4 раза. Но это соображение не только не ослабляет, а еще более усиливает наше предположение, что относительная дешевизна обделанных хлопчатобумажных изделий произошла у нас вследствие упадка спроса и потребления и вследствие накопления запасов; ибо от всеобщего вздорожания у нас всех цен после Восточной войны, и в том числе в особенности заработной платы, и прочие расходы производства хлопчатобумажных изделий значительно увеличились, и притом гораздо прежде хлопкового кризиса. По всем этим причинам ситцами торговали у нас некоторое время после хлопкового кризиса в убыток; но тот кризис в то же время был в одном отношении для нас даже благодетелен: он усилил и ускорил разрешение нашего собственного промышленного кризиса, с последствиями которого наша мануфактурная производительность никак не хотела примириться. С 1863 г. фабричное производство решительно сократилось, и производство начало соразмеряться со сбытами. Оживление цен перед Нижегородскою ярмаркой возбудило новые надежды, которые никак не могут покинуть фабрикантов и торговцев, вспоминающих бойкие дела 1856—1858 гг. Но окончательный розыгрыш ярмарки значительно отрезвил умы: в начале ее цены на хлопчатобумажные изделия еще держались, но под конец, вместе с азиатским хлопком, быстро пошли под гору. После ярмарки, в Москве, где она окончательно разрешается, цены упали еще ниже (так, хлопок, продававшийся в начале ярмарки по 27 руб. пуд, упал в конце ярмарки ниже 20 и пряжа с 55 до 45 руб.) и продолжали падать в течение зимы (1864—1865), когда дела были весьма тихи. Только после Святой недели 1865 г. чрезвычайное падение цен на хлопок и хорошая развязка зимних ярмарок вызвали естественную реакцию, и ныне (в апреле и мае 1865 г.) дела несколько оживились в центрах нашей хлопчатобумажной фабрикации.

Падение цен на хлопчатобумажные товары, с окончанием Нижегородской ярмарки 1864 г., нельзя приписывать влиянию одних внешних причин: надеждам на близкий мир в Америке и действию иностранных рынков, на которых далеко не было такого крутого падения цен и застоя в сбытах хлопчатобумажных товаров, как у нас. Внезапно распространившиеся в конце ярмарки 1864 г. вести о близком мире действительно послужили решительным переломом в движении цен, но последующие события в Америке, не оправдавшие первоначальных надежд, не имели ни малейшего влияния на цены, которые неуклонно продолжали падать. (Последнее оживление сбытов у нас даже совпало с решительным поворотом дел в Америке к окончанию междуусобия). Огромные запасы среднеазиатского хлопка, не проданные в Нижнем, отправлены были в Москву на комиссию и на расплату по обязательствам азиатцев предыдущего года: никакие уступки и усилия развязаться, с их стороны, не помогли им сбыть товар за деньги. Это обстоятельство нельзя также объяснить, как многие делали на ярмарке, стачкой московских гуртовщиков для прижатия азиатцев. Если даже и были подобные поползновения, то они были бы невозможны без известного общего положения рынка, общих его условий, неблагоприятных для предложения и сбыта товара. Конечно, поздний приезд бухарцев, задержанных сперва на границе, по распоряжению правительства, неблагоприятно подействовал на развязку хлопчатобумажного дела на ярмарке, но все-таки эта развязка главнейше обусловливалась общим состоянием торговых дел во всей внутренней России. Наконец, чтоб еще более подтвердить мысль о происхождении застоя в распродаже хлопчатобумажного товара от внутренних, а не внешних причин, и отклонить предположение, будто бы сбыт был парализован дороговизной товара (а не наоборот), напомним, что заминка в сбыте началась у нас гораздо ранее (в 1859 г.) американского междуусобия и всемирного хлопкового кризиса.

Поворот промышленности от тишины и застоя к оживлению, конечно, желателен как нельзя более, но для этого необходимы такие условия народного хозяйства, какие способны были бы поддержать это оживление, оправдать его нормальными продолжительными требованиями сбытов, и не дали бы оживлению обратиться в болезненное раздражение, за которым неминуемо следует реакция.

Более бойкий ход Нижегородской ярмарки 1864 г. непременно послужил бы для наших фабрикантов ободрением к усилению производства, для которого они ожидают малейшего толчка со стороны покупателей, и которому они готовы тотчас, по свойственной им привычке, дать самые преувеличенные размеры. Но ярмарка была чрезвычайно благоразумна; благоразумие и сдержанность, столь у нас редкие, были ее отличительными чертами по всем отраслям товаров, и в хлопчатобумажном деле эти черты были особенно явственны. Некоторую бойкость придавала ярмарке только продажа товара в Азию (между прочим, для Кяхты) и в особенности на Кавказ, которого умиротворение заметно возбудило надежды на усиление сбыта русских мануфактурных товаров. По многим отраслям и от многих торговцев нам приходилось слышать слова: «Кавказ выручил», и он выручил бы, вероятно, еще более, если бы не чрезвычайный неурожай в Ставропольской губернии и вообще в Северном Кавказе в 1864 г. Доказательством вообще оживления нашей торговли с Азией (задержка бухарцев была не более как временным и для будущего не вредным событием) служит относительно хороший сбыт мануфактурных товаров, специально назначаемых для азиатской торговли, и между прочим кубовых ситцев, продававшихся лучше всяких других.

Несмотря на истощение запасов, покупатели, и именно городовые купцы, внутренние наши гуртовщики и мелочники, съезжающиеся в таком огромном количестве к Макарию, упорно удерживались забирать товар и крайне ограничивали свои покупки, хотя и приехали с деньгами. Последнее доказывается положительно хорошими получениями на ярмарке 1864 г.: платежи, в общей сложности, были весьма удовлетворительны, и о банкротствах, связанных с общим ходом дел, не было слышно ни с окончанием ярмарки, ни после нее. В деньгах не было недостатка, и решительно не было жалоб на безденежье. Это подтверждается низким учетным процентом, бывшим на ярмарке, впоследствии еще упавшим в Москве и сравнявшимся, что бывает чрезвычайно редко, с размером учета государственного банка. Кажется, достоверно, что предложение денег превосходило спрос, и значительные суммы свободных денег (нам известны многие случаи) возвратились с ярмарки, где они не пошли ни на покупку товаров, ни на учет векселей. Торговый кредит, как известно, подвергся у нас в последние годы сильному сжатию; сроки значительно сократились, и о прежнем необузданном кредите, по всем показаниям, нет более и помину. Сдержанность заметна была с обеих сторон; покупатели, не ожидая оживления сбытов в своих краях, не хотели пользоваться всеми размерами даже тех кредитов по отпуску товаров, которые им были открываемы, и часто вовсе от него отказывались. Конечно, высокие цены именно хлопчатобумажного товара отпугивали покупателей, и в этом, как мы уже заметили, заключалось важнейшее благодетельное влияние хлопкового кризиса на нашу промышленность; но высота цен была здесь только одною из причин, усилившею действие других, тем более что уровень цен и на прочие товары, кроме хлопчатобумажного, вообще не был высок, а по некоторым отраслям даже, скорее, низок.

Такое вялое и тихое состояние наших промышленных и торговых дел, конечно, не представляет собою ничего утешительного, но оно задано было всеми предыдущими экономическими обстоятельствами; Нижегородская ярмарка, дающая решительный тон всей внутренней торговле, ничего в 1864 г. не прибавила и не убавила в этом общем положении, она ничего в нем не изменила, нисколько не ободрила отечественной промышленности, продуктами которой она преимущественно снабжается, но, вместе с тем, она и не нанесла внутреннему производству никакого удара. Эта ярмарка только самым явственным образом закрепила сдержанность и отрезвление внутренних рынков, уже не отваживающихся на новые испытания после бурных порывов и коловратных приключений, предшествовавших нынешнему затишью и сопровождавшихся крушениями и банкротствами, очистившими коммерческий воздух на злополучных ярмарках в 1862—1863 гг. К усилению производительности, к затрате новых капиталов и оживлению спекуляции нет достаточных побуждений: таково общее мнение. Заметим мимоходом, что к весне 1864 года замечается накопление свободных денег и на Петербургской бирже. Лучшим доказательством нашего (по-своему весьма благоприятного) взгляда на ярмарку 1864 г. служит ход всех прочих ярмарок после нее; ни одна не отличалась излишнею бойкостью, но не было слышно и жалоб на дурные развязки: ярмарки Ирбитская, Харьковская, Киевская, Крещенские и Ростовская (великопостная) были, по общим отзывам, хороши, вследствие уступки в ценах товаров (или, по крайней мере, при уступке). Нижегородская ярмарка 1864 г. разыгралась для внутренней промышленности и торговли настоящим нулем, что и требовалось как для настоящего времени, так и для ближайшего будущего. Но мы можем, по крайней мере, порадоваться завершению (относимому нами преимущественно к 1864 г.) нашего внутреннего промышленного кризиса и развязке коммерческих затруднений, сопровождавшихся банкротствами в предыдущее годы. Этой развязке сопутствует тишина в делах, весьма благоприятная для затраты капиталов и возбуждения предприимчивости, необходимых для успехов народного благосостояния. Мы достигли, по крайней мере, некоторого равновесия в фабричном производстве (не сельскохозяйственном) и сбыте. Дальнейшее движение дел будет зависеть от выгодного сочетания многих обстоятельств, внешних и внутренних, а в числе последних — преимущественно от сооружения железных дорог и упрочения монетной единицы. Дальнейшие колебания монетной единицы могут произвести новые потрясения в промышленности.

Возвратимся к хлопчатобумажной фабрикации. Немало благоприятным для нее условием служат наши низкие иностранные курсы, парализующие ввоз иностранных хлопчатобумажных тканей. Этот ввоз, лишь весьма кратковременно усилившийся после тарифа 1857 года, постепенно падал, так что с одного миллиона, в 1856 г., таможенный доход от хлопчатобумажных изделий спустился, в 1863 г., до ½ миллиона [по опубликованным сведениям, привоз хлопчатобумажных изделий в 1864 г. был еще меньше, чем в 1863 г., ибо, несмотря на чрезвычайное вздорожание цен (по некоторым товарам удвоившихся), всего завезено в 1864 г. на 2 миллиона руб. а в 1863 г. — на 1.700.000 руб.]. О конкуренции иностранных хлопчатобумажных тканей ныне на внутренних рынках совсем не слышно.

В числе обстоятельств, сопровождавших хлопковый кризис, одно может иметь в будущем важные последствия. Мы говорили о значении, которое приобрел для хлопчатобумажной фабрики среднеазиатский хлопок. Этого хлопка привозили к нам в тридцатых годах, когда хлопчатобумажная фабрикация уже имела большое развитие, только десятки тысяч пудов (30 и 40 т.), а теперь его привозят сотни тысяч; уже в 1861 г. определяли привоз приблизительно в 200 т. п., а в 1864 г. на одну только Нижегородскую ярмарку привезено было около 500 тыс. пуд. Прежде было немыслимо работать из этого хлопка те №№ пряжи и изделия, которые выделываются теперь: например, не так давно считалось невозможностью прясть из него основу, а теперь некоторые сорты тканей выделываются из него целиком, без всякой примеси американского хлопка [во многих случаях употребление азиатского хлопка в пряжу и ткани еще до сих пор скрывается фабрикантами и продавцами]. Хлопковый кризис послужил поэтому к значительным техническим усовершенствованиям в нашей хлопчатобумажной фабрикации. Можно предполагать, что, по миновании североамериканской войны, эта отрасль промышленности будет поставлена в особенно благоприятное положение и должна получить еще большее развитие. Азиатский хлопок учетверился в цене и до американского кризиса продавался по 5 и 4 р. за пуд и даже дешевле, тогда как в последнее время доходил до 18 и даже 20 [цены этого хлопка, равно как сорты и качества его, весьма разнообразны]; но он может не только снизойти до прежних цен, а даже обходиться еще дешевле их, вследствие чрезвычайно расширившегося ныне производства хлопка в Средней Азии и более тесного сближения с нею наших купцов, если только среднеазиатские правители не заразятся таможенными теориями русских протекционистов и не будут налагать запрещения на вывоз своего хлопка [По некоторым слухам, в Кокане уже сделана в этом смысле попытка с 1865 г.; там нашли, что выгоднее вывозить изделия, нежели земледельческие продукты. Вот как заразительны некоторые понятия, которые легко могли быть занесены в Ташкент с Макария.]. Вследствие нынешних высоких цен этого хлопка наживаются не одни только продавцы их в России (кроме бухарцев и хивинцев, торгуют им также русские купцы Восточной России, преимущественно оренбургские и также касимовские татары), а целый ряд торговцев, между которыми в самой Азии возбудилась страшная спекуляция на хлопок. Поэтому последние продавцы, закупив его сами по высоким ценам, терпят ныне большие убытки от малейшего понижения цен [так, в 1864 г. наши купцы (продавцы на ярмарке) сами платали за хлопок в Бухаре до 22 р. 76 к. за пуд, а между тем он уже на ярмарке упал ниже 20 р.]. В ближайшем будущем (то есть в 1865 г.) должно ожидать реакции в приливе к нам среднеазиатского хлопка. Но чтобы хлопок этот сделался существенным элементом нашей хлопчатобумажной фабрикации, необходимо, чтоб он освободился от тех неисчислимых плутней, на которые так дерзки азиатцы [Обыкновенная примесь к бухарскому и хивинскому хлопку орешков есть еще наименьшая плутня. Доходило до того, что внутри кип находили, напр., седла и гвозди.]. Эти плутни значительно повредили распространению у нас азиатского хлопка. При развитии прямых сношений наших фабрикантов с среднеазиатскими краями [Любопытно, что по различию этих краев для сбыта наших товаров (и именно бумажных изделий), купцы называют Бухару деревней в сравнении с коканскими владениями. Это надлежит знать всем нашим торговцам: торговать с Коканом выгоднее, чем с Бухарой, если только сообщенные нам сведения верны.], куда военные экспедиции открыли нам теперь широкий путь, и при влиянии, чрез посредство наше, европейских коммерческих понятий (только не протекционистских) на азиатские обычаи, можно надеяться, что ввоз к нам азиатского хлопка будет иметь богатую будущность. Между прочим, желательно увеличение привоза персидского (мазандаранского) хлопка, которого волокно ценится несравненно выше прочих привозимых к нам азиатских сортов [сверх того, сделаны попытка возращения хлопка на Кавказе, увенчавшиеся успехом; к сожалению, сведения об этом скудны]. Если, с другой стороны, прежние низкие цены американского хлопка не скоро восстановятся даже и после мира, а может быть, и никогда не восстановятся, то положение отечественной фабрикации будет особенно выгодно, преимущественно для низких и средних категорий бумажных тканей, в которых может господствовать азиатский, или, как его называют, наш хлопок, и которые (вследствие исчисления размера таможенных пошлин по весу, более благоприятному для грубых тканей, чем для тонких) пользуются у нас преимущественным таможенным покровительством. Водворение в нашей фабрикации среднеазиатского хлопка важно еще в том отношении, что на западноевропейских рынках предвидятся в ближайшем будущем (и может быть, надолго, вследствие американской неурядицы) чрезвычайные колебания в ценах на хлопок. Слишком крутых колебаний, столь пагубных для фабрикации и торговли, мы можем, кажется, избежать посредством снабжений из Средней Азии. Уже в конце 1864 г. и в начале 1865 мы видели пример благодетельного действия запасов среднеазиатского хлопка, предотвративших внезапное падение цен, которое неминуемо последовало бы за поражениями южных армий в Северо-Американских Штатах. Но если можно надеяться, что наш хлопок придаст некоторую самостоятельность хлопчатобумажной промышленности, получившей у нас столь непомерное развитие, сколько-нибудь оправдает излишнее покровительство, оказанное ей в ущерб другим, гораздо более естественным отраслям отечественного производства, и освободит ее из-под чрезвычайной зависимости от чужестранных обстоятельств, то вместе с тем должно желать, чтобы развитие хлопчатобумажной фабрикации, очистившись от таможенных привилегий, перестало угнетать другие отрасли народного труда, и потому сопряжено было бы с возможно большими выгодами для всей массы потребителей. Здесь не мешает заметить, что сближение с Среднею Азией важно для хлопчатобумажного дела еще и в том отношении, что оно может расширить сбыт наших бумажных изделий: в Средней Азии мы имеем неоспоримое первенство по этому товару и лучше других народов умеем приноравливать его ко вкусам и привычкам азиатцев [Как они прихотливы и упрямы, может служить примером, что для них непременно надо готовить ткани известной ширины (узкие). Таковы бязь и даба, идущие туда от нас в огромных количествах (из Владимирской и особенно Костромской губерний).].

Здесь место упомянуть о торговле красками, столь зависимой от хода набивной фабрикации. Краски вообще несколько вздорожали сравнительно с ярмаркой 1863 г.: так, марена с 5 р. 25 к. за пуд поднялась на 5 р. 65 к., индиго вздорожало около 10%. Кавказская марена получила огромное значение, и торговля ею в последние десять лет испытала много треволнений, частию связанных с общим ходом дел, частию происшедших от некоторых особенных свойств этого товара. Необходимость четырехлетнего периода для ее возделывания и обработки и дальнее расстояние места производства от наших мануфактурных рынков чрезвычайно способствовали захвату этого товара в одни руки и спекуляции на него, достигшей крайнего своего развития на Нижегородской ярмарке 1857 г. На этой ярмарке цена марены была поднята до 15 и даже 17 руб. сер. за пуд (то есть более тройной нынешней цены), тогда как перед ярмаркой она покупалась и была закуплена в одни руки в Дербенте по 6 руб. сер. (и тотчас же поднялась до 11 руб.). Вследствие этого, в Дербенте все бросились на возделывание марены, так что трудно было отыскать работника иди слугу. Но скоро произошел кризис, как всегда бывает с достижением крайнего предела спекуляции; цены вдруг упали до 10 руб. на ярмарке же 1857 г., когда главный продавец решился разделаться с захваченными запасами, и с тех пор падение цен на марену до 1864 г. не останавливалось, и особенно усилилось с хлопковым кризисом. Но можно ли видеть в этой истории действие одной только случайной личной спекуляции? Нет никакого сомнения, что эта спекуляция была чрезвычайно поощрена крайним возбуждением нашей промышленности, именно около 1857 г., и даже только благодаря ему была возможна. Чтобы покончить с красками, заметим кстати, что особенно бойко шла синяя краска, индиго, которая в большом количестве закупается крестьянами для собственных их изделий (ниток, пестряди и проч.), в особенности с тех пор, как вздорожал хлопок.