rus_turk (rus_turk) wrote,
rus_turk
rus_turk

Categories:

Из «Похода в Хиву» Алиханова-Аварского (1/2)

М. Алиханов-Аварский. Поход в Хиву (кавказских отрядов). 1873. Степь и оазис. — СПб., 1899.

ПРОДОЛЖЕНИЕ

Максуд Алиханов-Аварский


В начале 1873 года возглас «В Хиву!» раздавался в среде военной молодежи Кавказа точно «за Рейн!», облетевший всю Германию пред войной семидесятого года. Возбуждение было необычайное. Месяца еще за два до похода, в клубах, в ресторанах и в гостиных Тифлиса только и слышалось о Хиве, и офицеры пускали в ход все пружины, чтобы только добиться назначения в один из экспедиционных отрядов. По обыкновению, многие стремились, конечно, в так называемый «крестовый поход» или поход за крестами. Но предстоявшее движение наших войск представляло интерес и помимо этого. Я помню в одном доме такой эпизод:

– Поздравьте, еду сегодня же!.. Как вы думаете, куда? – воскликнул офицер, влетая в кабинет с необыкновенно сияющею физиономией.

– В Петербург? – спросил хозяин, пожимая руку своего приятеля.

– О, нет, гораздо дальше, – в Хиву!

– Ну что ж, конечно, привезете оттуда, быть может, и несколько крестов… Но неужели вы серьезно рады?.. Ведь вы меняете, быть может, целый год жизни на какое-то цыганское шатанье по безлюдной пустыне!.. Признаюсь, я не совсем понимаю вашу радость…

– А понять меня, – заметил гость, – не трудно, или по крайней мире так же легко, как медика или всякого другого специалиста, ищущего практики. Ну что такое, скажите пожалуйста, военный, никогда не бывавший на войне, как не архитектор, например, который ничего не построил в своей жизни?.. У таких военных жажда деятельности более существенной и разнообразной тем более должна быть понятна, что, ведь, вы знаете, что такое офицерская жизнь в мирное время!.. Да помимо этого, труды и опасности, сопряженные с боевою жизнью, составляют даже приманку для тех, кто не успел еще разочароваться в своих надеждах. Но в настоящем случае это далеко не все. Весьма простая, по-видимому, военная задача наших отрядов усложняется предстоящею им борьбой с природой… Если же припомнить те неудачи, которыми сопровождались наши прежние экспедиции в Хиву, новая попытка к решению старой задачи, еще до сих пор кажущейся для многих неразрешимою, представляет не малый интерес. Затем, несмотря на три военные экспедиции и одиннадцать дипломатических агентов, отправленных нами в Хиву с начала XVII столетия, что мы знаем о ней кроме того, что знал еще Петр Великий?.. Следовательно предстоит увидеть новый край, новый народ со своеобразною культурой. На наших, так сказать, глазах будет сдернута та завеса, под которою скрывается эта страна, как terra incognita. Все это делает понятным даже желание многих в качестве туристов участвовать в предстоящем походе. Согласны? Что касается лично меня, – мои бродяжнические инстинкты возбуждены на этот раз как нельзя более; мое воображение рисует в заманчивых красках даже те испытания, без которых я не представляю себе похода в безводной пустыни. Словом, меня непреодолимо тянет в полудикую Среднюю Азию, как в Африку, в Австралию, как всюду, где я не был, и год, который, быть может, я проведу там, будет для меня не потерянным, а настоящим годом жизни…

Я привел эти слова именно потому, что они довольно верно формулировали то, что было на устах или в мыслях военного люда, стремившегося в Хиву. Я также всецело разделял этот взгляд, и главным образом трудности, сопряженные с движением в эту заколдованную страну, мне казались тогда, в бурные дни молодости, заманчивыми в такой степени, что наконец в числе других и я почувствовал себя как бы наэлектризованным и решился проситься в поход… […]

Таким образом мне пришлось быть участником незабвенного Хивинского похода, по установившемуся мнению, – одного из труднейших, известных в военной истории, и тягости которого вызвали в свое время удивление даже лиц враждебных России, как Вамбери, которые ставили его выше знаменитых походов Ганнибала и Наполеона. Вся европейская печать, военная и общая, с живым любопытством следила за каждым шагом наших войск, интересуясь результатами похода, которые, без всякого преувеличения, превзошли самые смелые ожидания…

<…>

Пять-шесть закоптелых и ободранных кибиток разбросаны на небольшом пространстве и в тени их приютилось несколько коз и больных верблюдов. При моем приближении огромные собаки с оглушительным лаем кинулись ко мне навстречу и в то же время фигуры людей, которые я видел еще издали, поспешно скрылись в одну из кибиток, из которой теперь выглядывало только чье-то сморщенное лицо. Подъехав к ней, я слегка приподнял войлок и среди убогой обстановки киргизского жилища увидел группу испуганных молодых женщин и детей, скучившихся вокруг одной дряблой старушки.

Попытка ободрить их удалась мне как нельзя более, благодаря языку и нескольким мелким монетам. Через минуту вышли изо всех кибиток и доверчиво столпились вокруг моей лошади полунагие дети и женщины.

Я видел первый раз киргизских женщин, правда самых бедных, но он были едва прикрыты невозможными лохмотьями, грязны, безобразны и обезображены еще более страшною болезнью, свирепствующею между ними… К одной молоденькой киргизке я обратился с вопросом о болезни, которая оставила ужасные следы на ее лице. В ответ она стыдливо опустила голову и что-то невнятно пробормотала…

– Куда урус идет? – спросила меня, между прочим, старушка, – зачем? Вас мало, хивинцев много, они злы. Погибнете… вас перережут.

Не знаю, удалось ли мне уверить этих женщин, что мы победим хивинцев, сколько бы их ни было, если только поборем степь, но слова старушки выражают общее убеждение всего степного населения.

Часто беседуя с туркменами и киргизами, которые состоят при отряде и будут служить нашими проводниками, я мог убедиться, что у них еще довольно свежи предания о походах Бековича и Перовского, и что все их племя не сомневается в предстоящей нам гибели. С одной стороны это убеждение и с другой боязнь возмездия хивинского хана за содействие русскому отряду вынуждают степняков уклоняться от исполнения наших требований, между которыми самое важное доставка необходимых верблюдов.

<…>

Не доезжая с полверсты до места расположения войск, мы были встречены полковником Тер-А. в сопровождении сотни казаков в синих бешметах и с готовыми винтовками в руках. Он рассказывал, что принял за неприятеля нашу кавалькаду и что собирался завязать дело…

Итак, мы случайно наткнулись в степи на второй эшелон. Его бивуак представлял крайне печальную картину. Лишь кое-где белели маленькие французские tentes d'abri, а затем куда ни взглянуть, везде валялись на голой земле пестрые массы людей, лошадей и верблюдов. Все смотрело изнуренным и обессиленным до крайней степени. Под открытым солнцем, среди раскиданного там и сям оружия, валялись исхудалые люди с помутившимися глазами; в них трудно было узнать тех людей, которые так бодро выступали из Киндерли несколько дней тому назад. Некоторые лошади стояли понурив головы и столько страдания выражали глаза этих бедных животных, что невозможно было без боли смотреть на них…

Обходя бивуак, я поминутно слышал стоны, точно на перевязочном пункте после битвы, и на каждом шагу натыкался на самые тяжелые сцены. Тут столпились и растирают молодого солдата, пораженного солнечным ударом. Там, в тени орудия, мечется другой с посиневшими губами и с остервенением рвет свою рубаху; к нему подбегает офицер и дает несколько глотков теплой, мутной воды; губы несчастного впиваются в жестяную крышку, она мигом осушена и бедняк, несколько успокоенный, снова падает на спину…

Загорелые, запыленные офицеры перебегали от одного солдата к другому и раздавали им по глотку остатки воды из собственной фляги, и этот глоток производил магическое действие. Едва наполнялась крышка, как к ней разом протягивались десятки рук. Я видел как один солдат подошел к лезгину-милиционеру, проходившему мимо с бутылкой воды, и держа последнюю быть может рублевую бумажку умолял взять ее за две крышки воды. Лезгин сжалился, поделился с солдатом, но денег не взял. Мне рассказывали массу не менее трогательных сцен, бывших в этот трагический для нашего отряда день, но, к сожалению, я не могу остановиться на них.

Оказалось, что, не встретив ни одного из туркмен, отряд уже выдержал первую битву с грозною союзницей этих номадов, с неумолимою природой. И поражение наше висело при этом на волоске. Я расскажу вам как это случилось, и тогда судите сами, кто виноват. В устах доброй нашей половины, конечно, природа пустыни служит козлом отпущения в настоящем случае, но я того мнения, что она если и враг наш, то лишь подобный лихому партизану, который держится в почтительном отдалении при нашем благоразумии и осмотрительности и напротив, налетает вихрем при малейшей оплошности…

Дело в том, что войска, по неопытности, вышли в поход с незначительными запасами воды, а некоторые части и вовсе без нее, по неимению сосудов. Как это могло случиться просто не понятно, но несколько десятков бурдюков, нарочно присланных из Тифлиса для перевозки воды, не были розданы войскам и так и остались в Киндерлинском складе…

Но это только цветочки.

Выступив из Киндерли в воскресенье, 15 апреля, полковник, ведший вторую колонну, остановил свой эшелон для ночлега в открытой степи, не доходя восьми верст до первого колодца Каунды, этим лишил себя возможности пополнить воду, израсходованную на ночлеге.

В понедельник колонна остановилась опять в степи, не дойдя нескольких верст до следующего колодца Арт-Каунды.

В следующий день для сокращения пути, полковник провел колонну напрямик, оставив в трех верстах вправо от себя Арт-Каунды, не смотря на то, что до следующего колодца не менее 80 верст отсюда, и пройдя в сильный жар 27 верст, в третий раз ночевал в безводной степи.

Рано утром, 18 числа, в четвертый день похода, колонна тронулась далее, но многие роты уже не имели ни капли воды. Солнце между тем пекло и пекло, подняв температуру до 42° R. Безводие, палящий зной и жгучий удушливый ветер соединились в этот день как бы нарочно для того, чтоб испытать людей и лошадей, еще не втянувшихся в степной поход.

Под влиянием мучительной жажды, разжигаемой еще более адскою температурой, солдаты в изнеможении опускались на землю или отставали десятками и затем казаки арьергарда подбирали этих несчастных и сажали на своих лошадей. Офицеры ободряли людей, пока выбившись из сил и сами не падали на землю. Уныние, овладевшее людьми, перешло наконец в какое-то тупое отчаяние: побросав оружие и сбросив все платье, совершенно голые, одни из них разрывали раскаленный песок, ложились в образовавшиеся ямы и засыпали себя землей, в надежде хоть сколько-нибудь укрыться от невыносимо-жгучих лучей; другие, не зная на что решиться, бесцельно кидались в стороны и как сумасшедшие метались по земле…

Ужасный имели вид и те из солдат, которые еще сохранили силы и плелись на своих местах. Запыленные с головы до ног, с мутными бессмысленными глазами и с засохшею пеной на губах, они походили на живых мертвецов и с трудом передвигали ноги.

В таком критическом состоянии колонну остановили в 10 часов утра. Но как помочь ей?.. Сенеки, ближайшие из окрестных колодцев, были в 35 верстах от места привала!.. Туда однако с казаками и лезгинами немедленно поскакал за водой подполковник С., захватив с собою бурдюки и другие сосуды; но когда они могли вернуться?

В ожидании этой воды каждый искал тени; стараясь приютить хоть одну голову, и тени, павшие от орудий, зарядных ящиков, верблюдов и лошадей, мгновенно покрылись свалившимися людьми. Раскинули и tentes d'abri, но их было так мало в каждой части, что все вместе не укрыли бы и одной роты. Крайняя опасность, угрожавшая отряду, послужила, между прочим, предметом горячего спора между многими офицерами, собравшимися под одним из зарядных ящиков, но внезапный сигнал «по возам» прервал его во время самого разгара.

– Да наконец, – заметил один из оптимистов, уже вылезая из-под ящика, – Кавказцы никогда не ходили по степям, а ошибки неизбежны во всяком новом деле

– Совершенно верно относительно ошибок, – прервал его Б-ский, тоже приподнимаясь со своего места и направляясь к своим орудиям, – но речь идет о необъяснимых и непростительных промахах и оплошностях, которые приводят к катастрофам и которые могут и должны быть избегнуты!..

<…>

Вокруг колодцев стояли плотно-столпившиеся массы верблюдов и слышались шумные киргизские голоса. Сквозь эту «флотилию пустыни» я с трудом пробрался к одному из колодцев, отверстие которого, как и всех остальных, выложено огромными глыбами камня; здесь, в страшной суете, киргизы поили наших верблюдов. Смотря на эту процедуру, я решительно не знал, чему более удивляться: быстроте ли, с которою осушались большие деревянные корыта, или необыкновенной ловкости, с которою киргизы доставали воду из двадцатисаженной глубины. Откинув на затылок волчий малахай, засучив рукава за локти и широко расставив ноги, киргиз как привинченный стоит над отверстием колодца; перебирая веревку, его мускулистые руки мелькают быстро, точно крылья ветряной мельницы, и что ни взмах – сажени на полторы вылетает веревка, к которой привешена тяжелая кауза.

Невольно бросаются в глаза некоторые особенности этого оригинального племени. В отличие от чистоплеменных туркмен, киргизы обладают более живым темпераментом и грязны до невозможности. Они говорят, что платье предохраняет от солнца, и несмотря даже на сорокаградусный жар, никогда не покидают огромную маховую шапку и несколько ватных халатов. Киргизы вечно шумят, – такова их натура; слушая их болтовню о прошлогоднем снеге, можно подумать, что они сейчас подерутся; однако ничуть не бывало, –– это только обыкновенный способ их разговора. О самых простых вещах, в дороги или на бивуаке, они говорят не иначе как громко перекрикиваясь, и их резкие голоса день и ночь раздаются по всему лагерю, за исключением тех коротких промежутков, когда они едят. Обыкновенно, на краю лагеря, киргизская ставка бросается в глаза еще издали, – пиками воткнутыми в землю около целой пирамиды безобразных седел, с торчащими на целый фут передними луками. Вот тут-то, три раза в сутки, плотным кольцом усаживаются киргизы вокруг огромного чугунника какого-то варева, из которого неизменно выглядывают верблюжьи кости. Какая-то благоговейная тишина водворяется между ними; в это время они как бы немеют и, пока остается в котле хоть ложка их серой похлебки, можно, кажется, услышать муху, пролетавшую над киргизскою трапезой…

<…>

Сейчас получено донесение майора Навроцкого о его удачном набеге на кочевья около Кайдакского залива. Киргизы сопротивлялись с оружием в руках, и у нас убит один и ранено несколько казаков, но отбито при этом столько верблюдов, лошадей и овец, что две сотни с трудом ведут их. По просьбе Навроцкого, на встречу к нему посылают конно-иррегулярцев.

Это известие мигом облетело лагерь и на всех лицах засияла радость: верблюды – все для нас, они дороже людей теперь!..

Другой слух не так благоприятен. Говорят, что хивинцы засыпали колодцы, лежащие на нашем пути в средине степи, а некоторые даже отравили. Для поверки этого известия сегодня же посланы киргизы.

Завтра выступаем далее.

<…>

Вот я взобрался на один из барханов на краю дороги, прилег на мягкий песок, не выпуская поводьев своей лошади, и жду арьергардных казаков. Прошла последняя рота со своими верблюдами. Через несколько минут из темноты начала вырисовываться белая фигура солдата.

– Послушай, много ли назади?

– Не могу знать, ваше благородие, должно не мало…

И солдат прошел мимо. Показались трое новых; они поравнялись со мной и с тяжелым вздохом опустились на песок, спиной ко мне. Вскоре послышалось какое-то мурлыканье и вслед за тем показался верблюд и на нем колыхающаяся фигура киргиза в малахае. Едет себе не торопясь и поет что-то заунывное вполголоса…

– Ишь, ему-то легко на чужой спине, поет, сатана, – заговорил один из сидевших солдат, – братцы, не найдем дорогу и сгибнем в песках… собьем, что ли, с верблюда этого дьявола?

– Чего глядеть!

И, вскочив с места, солдат схватился за повод верблюда.

– Слышь, ты, калмыцкая морда, слезай, будет тебе, насиделся… Вот погляди, как мы впервое поедем.

– Нэ… нэ бар?.. (что… что такое?) – отозвался киргиз в недоумении.

– Не пар, а вот ты слезь, сатана, а то я те поддам пару, не рад будешь… айда на землю!.. Чок, чок! &ndash произносит солдат, подергивая книзу повод верблюда, – чок, дьявол!..

Усталый верблюд не заставил долго просить себя. Он жалобно завыл от боли, медленно согнул колени, и грузно опустилось на песок его тяжелое тело. Киргиз продолжал сидеть, повторяя свое «нэ бар».

– Слезай! Ведь по-русски тебе говорят, а то до смерти убью! – продолжал урезонивать бойкий солдат, но напрасно…

Вот он плюнул, передал ружье и стащил на землю киргиза. Три солдата взобрались на спину верблюда, и по три ноги свесились над его тощими боками.

– Ну, подыми его, пес! – крикнул задний солдат, толкая верблюда прикладом ружья, – ну, ну!

Верблюд встал. Солдаты колыхнулись на его спине, а задний съехал на круп и, потеряв равновесие, навзничь опрокинулся вместе с ружьем под самый хвост верблюда. Послышались энергические слова упавшего и дружный хохот его товарищей; в особенности заливался смехом киргиз, как бы вознагражденный за свое бесцеремонное изгнание на землю.

– Туе [верюлюд] яман!.. яман! – твердил он, но в то же время подошел к упавшему, дружелюбно помог ему взобраться на прежнее место и сам взялся за повод.

Тем временем подошли еще несколько верблюдов с усталою публикой и весь караван с колыхающимися всадниками тронулся и скрылся за ближайшим песчаным холмом…

<…>

Утром, вследствие резких перемен в температуре дня и ночи, я оставил свое спартанское ложе в маленькой лихорадке и пошел взглянуть на степной феномен, называемый Кыныром. Зияющая пасть этого чудовища тщательно выложена камнями и увенчана огромною глыбой на подобие мельничного жернова с круглым отверстием по средине; рядом большая ванна для водопоя, тоже из цельного камня. Вода неприятно-горьковатого вкуса.

Провозившись всю ночь и не набрав достаточно воды, апшеронцы выступили отсюда в 4 часа утра. С тех пор обступали колодезь казаки и конно-иррегулярцы со своими лошадьми. Уже испытав несколько неудач, люди эти делали последнюю попытку достать воду и, за неимением длинного каната, связывали между собой разные веревки и недоуздки. После долгих хлопот кауга начала опускаться. Не достает. Подвязали еще несколько недоуздков.

– Ну-ка, братцы, тяните… идет!

И несколько наловчившихся казаков дружно перебирают веревку. Раздался неожиданный треск, – казаки отшатнулись. Оборвавшаяся кауга полетела обратно в колодезь и несколько мгновений спустя из его глубины донесся только едва слышный плеск.

Кто-то предложил опустить на веревке киргизскую пику с изогнутым концом, чтобы захватить из колодца ведра и каугу. Сказано – сделано. Крючок, действительно, зацепил что-то тяжеловесное, но веревка оборвалась и на этот раз, и, к общему огорчению, все полетело назад… Раздался сигнал к выступлению. Казаки поспешно вскочили на непоенных коней и без воды пустились в безводную степь… Как не замедлили обнаружить последствия, это была большая неосторожность.

Киргизы, равнодушно смотревшие до сих пор на все неудачи наших кавалеристов, теперь обступили колодезь и моментально спустили в него одного из своих собратьев, перехватив его за талию концом длинной веревки. Не прошло и двадцати минут, как они спокойно уже поили своих лошадей, вытащив предварительно из колодца целую груду солдатских ведер и котелков… Что значит привычное дело!

<…>

Колодцы на Уст-Юрте показаны на наших картах крайне неверно, но их, надо полагать, не мало. Это подтверждается, между прочим, интересным разговором, бывшим в тот же день между одним киргизом и подполковником конно-иррегулярного полка Квинитадзе. Надо заметить, что офицер этот имеретин и христианин, но в течение тридцатилетней службы своей среди горцев олезгинился в такой степени, что трудно не ошибиться в его национальности.

– Ты, кажется, мусульманин? – спрашивает киргиз подполковника, оглядывая его горский костюм и окладистую бороду.

– Благодарение Аллаху, мусульманин.

– И идешь драться с мусульманами? – продолжал киргиз с некоторым упреком в голосе.

– Ведут, иду поневоле, – ответил подполковник, желая вызвать на откровенность своего собеседника.

Киргиз помолчал некоторое время и затем проговорил, понизив тон, как, бы про себя.

– Кырылсын! (да погибнут).

– Они-то пусть погибнут, – подхватил мнимый мусульманин, – а мы?..

– Вы не погибнете, – ответил киргиз почти шепотом, – здесь много колодцев вокруг. Русские записали и знают только те, которые на самом пути. Если они погибнут в степи, вам, мусульманам, мы везде покажем воду и вы благополучно вернетесь на родину…



Н. Н. Каразин. Хивинский поход 1873 года. Переход Туркестанского отряда через мертвые пески к колодцам Адам-Крылган. 1888


Проводники наши, надо им отдать справедливость, служат плохо, постоянно отговариваясь тем, что «здесь не бывали». Но до поры до времени приходится смотреть сквозь пальцы на это, так как в противном случае мы рискуем быть брошенными на произвол судьбы, не найдя ни одного из них в одно прекрасное утро…

…В три часа ночи я проснулся от сильного топота коней проходившей мимо казачьей сотни. Рядом со мной, около палатки начальника отряда, что-то суетились и седлали коней…

– Что такое? Куда это вы? – вскочив на ноги, обратился я к одному офицеру, догонявшему сотню.

– Сейчас получено известие, поспешно отвечал он, – что авангард наш имел дело. С. и другие офицеры ранены… Мы едем к ним с начальником отряда…

Оказалось следующее:

Не успев получить вовремя распоряжение о повороте на Алан, авангард продолжал движение по прежнему маршруту, на Иттибай. Подходя к этим колодцам, офицеры заметили трех удаляющихся от них конных киргизов и бросились за ними с несколькими казаками, бывшими при авангарде. Настигнутые киргизы взялись за оружие, но борьба была неравная: двое из них убиты, третий скрылся… В то же время наши заметили недалеко от себя огромный караван в несколько сот верблюдов и множество сопровождающих его конных людей, которые всполошились при виде русских всадников и начали погонять караван. Подполковник С. и те же офицеры и казаки, боясь упустить добычу и потому не ожидая пехоты, выхватили сабли и револьверы, и в карьер бросились на прикрытие каравана. Киргизы приняли их в пики и завязалась свалка… Один здоровый киргиз с огромною дубиной в руке налетел на С. и замахнулся… Но, к счастию, удар миновал начальника авангарда и обрушился на голову его прекрасной лошади; та взвилась на дыбы и опрокинулась вместе со всадником. Проворный киргиз моментально схватил эту лошадь и ускакал вместе с нею… Все револьверы наших разряжены в упор, но несмотря на это, киргизы начинают одолевать, благодаря своей численности... Момент критический!.. В эту минуту показалась вблизи одна из апшеронских рот, которая бегом спешила на выстрелы вместе с майором Аварским: киргизы бросили все и обратились в поспешное бегство. На месте остались 16 трупов и боле 200 верблюдов с полным грузом. У нас ранены: тяжело – капитан Кедрин; более или менее легко – сам С., который получил 7 ран, и все десять бывших с ним казаков…

Рассказывают, что между прочими прибежал к месту действия и человек подполковника С., бывший его дворовый, Мишка. Увидя раненым своего барина, он бросился к его ногам и произнес, всхлипывая:

– Эх, занес же нас нелегкий в эту Трухменщину!.. Один сын был у отца…

ПРОДОЛЖЕНИЕ

Tags: .Кавказский край, .Хивинские владения, 1851-1875, Тифлис/Тбилиси, алиханов-аварский максуд, военные, войны: Туркестанские походы, жилище, история грузии, история казахстана, история узбекистана, казахи, медицина/санитария/здоровье, туркмены
Subscribe

  • Post a new comment

    Error

    default userpic

    Your reply will be screened

    Your IP address will be recorded 

    When you submit the form an invisible reCAPTCHA check will be performed.
    You must follow the Privacy Policy and Google Terms of use.
  • 0 comments